Кликун-Камень

— Как? Я уснул?

Наташа кивнула.

— Я развалился на кровати, а ты просидела всю ночь, боялась меня потревожить? Я обещал тебе быть вместе в этот вечер?

— Да.

— И я уснул!

— Мы были вместе, Ваня.

— Я — негодяй… Я даже не смею просить у тебя прощения. А сейчас мне опять нужно бежать. Сегодня городская конференция большевиков.

— Ты хоть ешь где-нибудь? — поинтересовалась Наташа.

— А как же! В харчовках, на Покровском[7] около комитета, где попало.

— Это около моста, в подвале? Напротив дома Поклевского?

— Да.

— Проверю я, как там тебя кормят.

Наташа разогрела чай. Иван ходил за ней от стола к кухне, виноватый, пришибленный.

Наконец она не выдержала, рассмеялась:

— Вот что, Иван: ты никогда ни на минуту не смей думать, что мы не вместе. Где бы ты ни был — мы вместе. Ты понял, соловьиная твоя душа? Мы вместе. Вот сейчас поведешь городскую конференцию. Будешь создавать городской Совет. Но мы вместе. Хотя… И запомни, я в эти дни так много думала, так изучила тебя, весь твой путь прошла; я горда и счастлива, хоть и… Ты понял.

— Да, «незаконная». А что это за такие уклонки: «хоть и»? В чем дело?

— После. Обо всем после…

— Ну, хорошо. Но ты тоже учти, что ты будешь первой законной советской женой! Поняла?

Наташа, всхлипывая от смеха, с непонятной горячностью сказала:

— Оба поняли. А теперь ешь и беги. Не опоздай. А то меньшевики отовсюду вас вытеснят. Нельзя опаздывать.

Хорошая Наташа сегодня, совсем прежняя. Замкнутость ее проходит. Но что-то мучает ее. Что? И взгляд ее бывает часто недоверчивый. Что произошло? Скажет ли? Должна сказать.

XXI

Как-то, вернувшись вечером домой, Иван Михайлович нашел квартиру пустой.

«Славно! Муж на заседаниях — жена дома. И наоборот. Раз уж моя «незаконная» теперь работает в комиссии труда, значит, свиданий будет еще меньше… Посижу. Подожду».

Тетрадь в клеенчатом пестром переплете лежала на столе. Он впервые увидел ее. Открыл «Дневник» — написано полудетским почерком Наташи. Он улыбнулся: жена вела дневник. Торопливо захлопнул тетрадь, словно коснулся чужой тайны. Однако интересно. Снова Малышев открыл тетрадь. На первой странице было обращение к нему:

«Мы мало видимся с тобой, Ванюша… Этот дневник я начала, как бы разговаривая с тобой. Прочитай и скажи мне все. Твоя незаконная».

Первая запись относилась к его возвращению из армии, к его болезни.

«…Сегодня ты бредил. Все время звал дядю Мишу и какую-то Наденьку. С Наденькой ты говорил нежно, влюбленно, называя ее своей мечтой. Я узнала, что у нее черные глаза и черные волосы. И если ты читаешь сейчас эти строчки — скажи мне, откуда надо мной такая беда? Знаю, я не доросла до тебя, поэтому ни в чем не обвиняю. Я только не хочу лжи. И не хочу, чтобы ты унижался до лжи. Уйти, оставить тебя больного? Если бы я знала, где живет эта Наденька, я вызвала бы ее. Но я не знаю, будет ли она ухаживать за тобой?

Для меня ты единственная в жизни цель, неожиданный мне подарок. Могу ли я осуждать тебя, моего учителя!»

Иван похолодел: «Какая чушь! И кто такая Наденька?»

Лихорадочно листая тетрадь, он читал разрозненно, вырывая глазами записи в разных местах.