Кликун-Камень

Начальник отделения, костлявый человек с плоским затылком, чаще других требовал к себе Малышева: уж очень заметный молодой человек, беспокойный, все время поет. Песни скромные, без вызова: «Ревела буря, дождь шумел…»

Можно было запретить петь. Но пусть уж лучше поет, чем бастует.

Начальник почти каждый день спрашивал, где скрывается Толмачев. Иван ликовал: значит, Толмачев на воле. Не так давно он был в Екатеринбурге. Заметив особый интерес к нему полиции, товарищи потребовали от него уехать, скрыться.

Значит, ему это удалось.

Начальник с любезной улыбкой обещал Ивану Малышеву похлопотать о сокращении срока, если он скажет, откуда в тюрьму проникают политические новости.

Тот слушал его с вежливым вниманием, пожимал плечами:

— Сам не понимаю… — а возвращаясь в камеру, нетерпеливо ждал, когда же принесут передачу.

Связь с волей была хорошая, хотя передачи тщательно просматривали. В чайнике железным прутом проводили по дну, взбалтывали молоко.

Малышев стучал в стенку соседям:

— Начальник отделения свободу сулит за предательство, купить хочет. Свобода сама к нам придет! Сообщите женщинам…

Из одиночки опять несся его легкий голос:

С рассветом глас раздастся мой,
На славу и на смерть зовущий.

XX

Свобода пришла.

Второго марта всю тюрьму всколыхнула весть: пало самодержавие.

С улицы нарастал гул голосов, долетали победные крики, обрывки песен.

Надзиратели открывали камеры политзаключенных. Начальника отделения била икота. Ворот кителя расстегнут, лицо вытянулось.

— По ннеккоторым обст-тояттельствам ввыпускаем вас нна волю…

Иван не мог пропустить случая посмеяться. Лукаво спросил:

— Очевидно, вы нашли кого-то, кто вам сказал, как проникают в тюрьму политические новости?

Начальник отделения побледнел. Говорить он не мог, зубы отбивали дробь, икота усиливалась.

А к тюрьме подступали демонстранты. У каждого на груди красный бант, повязка через плечо, красные ленты пересекали шапки. Арестованных встретили победными голосами. Крики радости, отчаянные аплодисменты, топот ног — все слилось в один сплошной радостный гул. Многие в толпе крестились, обнимали друг друга; некоторые стояли словно в оцепенении.

— Ваня! Сергей!

— Наш Миша! Сергей! Катя!

— Здравствуй, Иван Михайлович!

Их окружили друзья. Тесным кружком повели впереди колонны на митинг в Народный театр.

По улицам суетливо бежали люди, доносились приглушенные голоса.

Театр был переполнен. Заняты были все проходы. Казалось, балконы сейчас рухнут, провалятся.

Главный бухгалтер фирмы Агафуровых Евдокимов кричал со сцены:

— Господа! Нельзя сомневаться в искренности Временного правительства! Оно революционно. Войну надо поддерживать до победного конца! Будем ждать, когда правительство разрешит все вопросы революции… Нельзя преждевременно требовать введения восьмичасового рабочего дня и повышения зарплаты!

Его слова перекрыл оглушительный свист.

Рабочие на руках снесли на сцену Малышева.

— Иван Михайлович, говори!

— Рассказывай, Иван!

Волна тепла охватила сердце, стеснила грудь.

— Вы слышите, на чью мельницу льет воду Евдокимов? Только большевики несут правду народу.

Кобяков что-то кричал, то и дело вскакивая с места, но его усаживали.

Слова его тонули в общем шуме:

— Предатели! Изменники!

— Война им нужна! Пусть сами и воюют! — раздавались в ответ голоса.

Иван говорил:

— Интересно получилось: большевики руководили борьбой с самодержавием, умирали в боях, переполняли тюрьмы и ссылки, а меньшевики и эсеры захватили депутатские места. Они хотят выгрести жар чужими руками! Кричат, что восьмичасовой рабочий день вводить преждевременно, им же надо обеспечить войну! Умирайте, рабочие и крестьяне, лейте кровь, трудитесь на войну здесь по семнадцать часов. Это оборонческо-соглашательская тактика. Мы будем бороться за демократический мир против империалистической войны.

Наташа то и дело вытирала глаза и неотрывно глядела на мужа.

Что-то опять пытался возразить Ивану Кобяков, но от него просто отмахнулись:

— Эй ты, «основа прогресса», заткнись!

Выскочил на сцену Степан Вессонов и крикнул:

— А я вот думаю, товарищи, они, эти… — Вессонов кивнул в сторону Евдокимова и Кобякова, — они ведь будут людям мозги засорять. Их ведь не проконтролируешь. Нам надо создать временное бюро, наше, большевистское, чтобы оно направления давало, кому говорить на собраниях и митингах.

— Правильно-о-о!

— Верно, Вессонов!

Тот, радуясь, что догадался о создании бюро, продолжал, рисуя картину позора меньшевиков и эсеров.

— Как придут к рабочему люду, так их и спросят: «А направление от большевиков у вас есть? Ах, нету?.. Ну и… вали, ребята!» Уйдут все до одного. Пусть друг перед другом губами-то шлепают! — Вессонов дважды хлопнул впустую губами под оглушительный хохот собрания.

Временный комитет был создан на другой день на открытом партийном собрании, и председателем его был избран Иван Малышев.

Через неделю, шестого марта, Парамонов, Малышев и Мрачковский с группой вооруженных солдат направились в канцелярию жандармского ротмистра.