Кликун-Камень

— Скучно мне без тебя будет, Ванюша. И многое ты мне открыл… — видя недоумение Ивана, повторил: — Да, многое открыл! Пересмотрел я в последние дни свою жизнь, все до мелочей… вдумался в свое прошлое, судил себя строго. Это с тех пор, как ты сказал мне, что я бесцельно прожил.

V

Отец поседел, ссутулился и все порывался что-то сказать или спросить, но только смущенно откашливался.

Майский день чист и тих. Небо свежее, зеленое. Тот же Рыжик вез Ивана со станции к дому. Звонили колокола. «Как будто я и не уезжал». Те же богомольцы с просящими глазами шмыгали по улицам.

А дома и церкви словно стали ниже и темнее, улицы сузились.

— Как, отец, все еще богомолок не терпишь?

— Ну их, длиннохвостых бездельниц! — добродушно отмахнулся тот. — У нас вон в прошлом году в сентябре.. Ну да, в пятом году, 12 сентября… еще один собор заложили. Огромный, каменный.. Три престола в нем. Восемь глав будет. Сто сорок одних окон. Денежек-то ухлопали опять!

Иван поинтересовался.

— Ну, а ось у телеги еще деревянная?

— Ладно, и на деревянной проезжу… — Отец нет-нет да и заглядывал сыну в лицо и вздыхал: прежнего Ивана нет, лицо утратило детскую мягкость, лукавство во взгляде заменилось сосредоточенным и непонятно упрямым выражением.

На родной горке Иван заметил мать, спрыгнул с телеги, побежал.

Анна Андреевна тоже стала словно ниже ростом. С прежней добротой и любовью смотрела она на сына.

— А я баню… натопила. Жду…

— Мы вместе с ним и сходим, — заявил отец.

В доме за плитой стояла Маша.

Иван бросился к ней.

— Что же ты, батька, не сказал, что Маша уже здесь?

— Да тебя больше богомолки интересовали.

— Ну, соловей, поздравляю с хорошей погодой! — смеялась Маша.

Вот так: он дома. И как хорошо, что Маша вспомнила от детства идущие слова: все удачи в семье Малышевых отмечались поздравлением с хорошей погодой.

Родители, совершенно счастливые, смотрели, как дети кружат друг друга, смеясь от радости.

Первой опомнилась Анна Андреевна и сказала с нарочитой строгостью:

— Марья, пельмени уплывут!

— Поймаем! — Маша шагнула к плите.

Иван с удовольствием проследил за ней. Что-то изменилось в сестре: веселье сменялось тревогой; румяная, она вдруг бледнела, расторопно сновала по комнате и вдруг останавливалась, думала о чем-то.

— Ты, Маша, еще лучше и ростом выше стала. А то я испугался: дома на пол-аршина вроде в землю ушли, родители наши тоже вроде меньше стали…

— Это потому, Ваньша, что ты сам вверх выхлестнул, — прогудел отец. — Шестнадцать лет, а все осьмнадцать дашь.

— Как твоя глухонемая ученичка поживает? — спросил Иван у сестры, усаживаясь вместе со всеми к столу.

— Беда с ней! Подходящих книг для нее не найду! — ответила та.

Иван заговорил с Машей пальцами. Отец поглядел на него, на дочь.

— Ну, мать, дождались! Два учителя в доме, оглушат нас своей азбукой! Говорите тише!

Дети шутки не приняли. Иван выглядел виноватым, Маша — испуганной. Родители рассердились.

— А ну, прекратите кривляться!

Однако главное было сказано: Иван просил сестру отвлечь от бани или задержать в избе отца, чтоб он мог вымыться один.

— Почему?

— Не хочу ему рубцы на теле показывать.

— Откуда рубцы?

— Избили. Сидел в тюрьме, по ошибке за лбовца сочли.

Вслух Маша сказала:

— У меня в школе ученики в разбойника Сашку Лбова играли.

— А он не разбойник, — возразил Иван.

Маша перестала есть, снова побледнела.

— А кто же?

Понимая, что сестра боится за него, Иван рассмеялся и принялся рассказывать о Лбове.

Отец, довольный, поглаживал седеющую бороду: дети выучились, могут вести серьезные и умные разговоры.

Все затихли, слушая Ивана.

Больше всего интересовала отца русско-японская война. Он жадно выспрашивал о подробностях:

— Так, значит, контр-адмирал Небогатов без боя русскую эскадру отдал? Вишь, ведь как! Две тысячи матросов к боям были готовы, а он сказал, что их жизни пожалел? Продажная тварь. Россию продал!.. Когда, говоришь, это случилось? В мае пятого года?

Рассказывал Иван и о декабрьских рабочих волнениях в Мотовилихе, о подавлении их, о Кирилле Петровиче и Наденьке. Умолчал только о дяде Мише, о явке, которую тот дал, о задании — организовать в Фоминке кружок.

Перепели все песни, сидя до сумерек у раскрытых окон.

Отец вздохнул:

— Ох и Поешь ты, соловейко! Пой, Ваньша… В песне народ настоящей жизнью живет, — и рассмеялся: — В песне да в бане. Собирайся, Иван.

Маша стремительно исчезла. Иван достал из чемодана одежду, из которой вырос:

— Вот, отдай арестантам, мама. Небось все еще на базаре обноски для них покупаешь, — и тут же обратился к отцу: — И что же они тебе рассказывают теперь, арестанты-то?

— Много, Ваньша! Народ-то не только в Перми поднимается… — Отец пытливо смотрел на сына, словно проверяя его.

Иван серьезно подтвердил:

— Поднимается народ.

— Что ты знаешь? — враз осевшим голосом спросил отец.

Запыхавшаяся, вернулась Маша. Заметив, что платье на ней мокрое, Иван понял, весело ответил отцу:

— Кое-что знаю.

— Смотри, тебя в тюрьму или из тюрьмы поведут, у меня для тебя обносков не найдется… — Отец любовно оглядел сына: — Вымахал! Собирайся в баню.

Мать подала Ивану чистое белье: