Кликун-Камень

Выпив молоко и вскрыв дно чайника, Иван извлек «Рабочую газету».

«Ах, Маша! Золотко мое!»

«Рабочая» издавалась Центральным Комитетом партии в Париже. Номер 9 от 25 августа 1912 года вышел с заметкой из Тюмени:

«Работа у нас… с громадными усилиями налаживается… имеется кружок пропагандистов (коллегия), а также кружок низшего типа… Спрос на литературу… Среди рабочих большое стремление к самообразованию. Был организован сбор в пользу пострадавших на Лене, давший более 60 рублей… Есть связи среди солдат, из которых недавно трое арестовано (нашли несколько наших листовок). Отношение товарищей к арестованным сочувственное. Есть связи с несколькими уральскими заводами».

Жандармский ротмистр Чуфаровский не знал, что арестованный Малышев не проводит даром время, что выпустил он уже внутреннюю газету на листке папиросной бумаги и газета гуляла по тюрьме, что сообщал он на волю в «чайнике» все тюремные новости и имена особо жестоких тюремщиков. И там выходила одна листовка за другой.

Уж год Малышев в тюрьме.

Он видел, что Маша огорчена. Передал: «Не падай духом. Ты — на свободе».

Оба понимали, что следствию хочется раздуть дело.

От имени Агафуровых Баринов обратился к Чуфаровскому, утверждая, что Иван Малышев — необходимый им торговый работник. Расчет был верен: Чуфаровский жил за счет Агафуровых, поэтому отказать не решился.

— Уважая фирму, я отпущу Малышева под поручительство двух домовладельцев. Но жить в Тюмени не разрешу.

— Иван Малышев может быть полезен Агафуровым в Екатеринбурге, — скромно сказал Баринов.

Осенью 1913 года, когда листья высоких тополей еще струились по ветру. Малышев вышел из тюрьмы.

XIV

Шла война. Царский манифест, мобилизация, проводы солдат на фронт, молебны, патриотические демонстрации с хоругвями заполняли жизнь обывателей Екатеринбурга.

Улицы не мощены, не освещены. Выдирая ноги из грязи, Малышев спешил в магазин Агафуровых еще затемно. В конторе ждали его молодые продавцы. Старшие же конторщики сухо встречали нового коллегу.

— В чем дело, не пойму, — недоумевал Иван.

— А чего тут не понять? — судили товарищи. — Ты много знаешь, не им чета! Не пьянствуешь, не материшься и не егозишь перед ними.

— Читаешь нам газеты, сводки о военных действиях.

— И каждый раз вставишь такое, от чего Евдокимов белеет! — Служащие сдержанно смеялись.

— Он анекдот любит, а ты ему: «Себя не пожалеем на войне, только не знаем — за что воюем!»

Как всегда, для начала Иван читал им рассказы Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого. Как-то младшие продавцы не выдержали:

— Это мы и сами можем прочитать. А о том, как идет борьба в нашем городе, мы не знаем. Об этом расскажи…

— Откуда мне знать? — развел руками Малышев. — Я всего полгода здесь. А до этого, после Тюмени, по разным местам болтался… Отстал…

В магазин вошел Евдокимов, главный бухгалтер магазина.

Малышев, нарочно севший так, чтобы виден был вход, сказал:

— Хорошие девушки, одна другой лучше!

— Что собрались спозаранку? — спросил подозрительно Евдокимов.

— Пораньше лучше, не опоздаешь! — отозвался Иван, усмехаясь.

Евдокимов оглядел подчиненных студенистыми глазами. Высокий, начинающий тучнеть, с длинным серым лицом, он был недоверчив к служащим и по-собачьи предан хозяевам.

Иван, глядя на него, вспоминал Николая Баринова. «И сравнивать этих двух нельзя! Интересно, победил ли Баринов страх свой перед революцией?»

Большой магазин братьев Агафуровых по Успенской улице[1] темен и тесен. Место Малышева у окна, позади «самого» Камалетдина Агафурова. На красном затылке хозяина толстая складка жира казалась еще толще под черной заношенной тюбетейкой.

Хозяин сидел сложа руки. Читать он почти не умел; когда Евдокимов угодливо подносил ему бумаги, еле-еле подписывал их; но газетными новостями интересовался.

Как всегда, хозяин и сегодня пришел с пачкой газет в руках. И сразу к Малышеву:

— Почитай сводки, — с этой просьбой он чаще всего обращался к нему: Иван читал лучше, разборчивее других.

Бегло пробежав сводку глазами, Иван начал перечислять пункты, которые оставили русские войска, число раненых и убитых. Огромная цифра ошеломила всех. Но Малышев, не останавливаясь, перешел к стихам:

Я вытащил жребий недальний,
Смерили, крикнули «Гож!»
Что же ты смотришь, печальный,
Ведь в царскую службу идешь?
           Если заводский рабочий,
           Не в силах он больше вздохнуть.
           То вспомни устав и присягу,
           Целься верней ему в грудь.