Кликун-Камень

Кассирша Наташа Богоявленская — девушка с тугой светлой косой, румяна, улыбчива. Зубы у нее с мелкими зазубринками. Ей можно дать лет пятнадцать, не более.

Отзывчивость этого высокого, спокойного внешне парня привлекала девушку: он всем старался помочь, приносил откуда-то книги для каждого, спрашивал о работе, о семье.

Ей хотелось смотреть на него, говорить с ним. Вот и сейчас она спросила:

— А когда и зачем эти больничные кассы появились, Иван Михайлович?

Иван, подмигнув товарищам, объяснил девушке:

— Это еще осенью двенадцатого года придумали большевики, слыхали про них? Так вот, большевики начали страховую кампанию. Царь испугался, издал закон. С тех пор и создаются на крупных предприятиях больничные кассы для оказания помощи рабочим в случае увечья или болезни. Увечья — на всю жизнь, а помощь на неделю.

— Наши председатели научились для помощи рабочим у заводчиков копейку срывать.

Оба председателя были здесь же. Николай Давыдов, которого когда-то избрали рабочие, не был утвержден губернатором. Его заменили большевиком Михаилом Похалуевым, который во всем советовался с Давыдовым. Рабочие звали того и другого «наши председатели» и были довольны: с их желанием считались, их доверия не обманули.

Костя Вычугов, как всегда, привел в кассу свою невесту Любу Терину, румяную, бойкую на язык девушку, и они, сидя в углу, громко смеялись чему-то.

Кто-то сказал девушке:

— Ты, Люба, от смеха захвораешь, а пособия-то, слышь, малы. Ой, молчу! Смотри, как рассердилась, — из глаз искры!

— Не обожгись! — бросила Люба.

Пока здесь сидела кассирша, занятия не начинали: кто знает, что она за пичуга!

Ее оглядывали порой почти враждебно. А Наташе не хотелось уходить домой, и она без конца проверяла больничные листы, выдачу денежного пособия.

Однако в этот день кассиршу вызвал к себе управляющий горным округом.

Такого еще не бывало. Она испуганно перекрестилась, уходя:

— Господи боже, помоги мне!

Все обеспокоенно переглянулись: «Чего там наскажет эта девчонка?»

Пришел из Уктуса Сергей Мрачковский — один из лучших партийных пропагандистов. Гладко подстриженный, с залысннками. Уши его смешно торчали, серые глаза горячо поблескивали.

На этот раз он привел Игоря Кобякова. Смех и улыбки у всех исчезли. Товарищи переглянулись.

Кобякова не любили. Он развязно начал:

— Зря мы стараемся, ребята… — И это «мы» покоробило Ивана. Кобяков продолжал: — Рабочих не к чему вовлекать в политику, потому как революцию за них прекрасно сделает буржуазия. А мы тут копошимся, думаем, что наш заговор лежит в основе прогресса.

— Помолчи-ка, «основа прогресса!» — проворчал Мрачковский.

С блестевшим от пота лицом и прилипшими ко лбу жидкими волосами, Кобяков говорил не очень последовательно, не обращая внимания на слова Мрачковского:

— В деревне проще. Кулак и бедняк всегда поладят. Кулак же вышел из бедняков! Бедняку прибавить радения, и он через год-два вылезет в зажиточные.

— Интересно, для чего управляющий вызвал Наташу? — спросил Давыдов.

Все с той же непоследовательностью Кобяков обратился к нему:

— Что-то бледен ты, друг, сегодня. Много работаешь, так нельзя!

Его неискреннее участие покоробило всех. Иван насмешливо удивился:

— И что это, Игорь, руки у тебя трясутся? Пьешь, что ли?

Белые трясущиеся руки Кобякова ломали карандаш.

— А что, разве я не прав? Где у нас база для демократической республики? Вы кричите: землю отобрать и отдать крестьянам? Мыслимо ли? Надо добиваться легальной рабочей партии, а не дробить силы на работу в легальных больничных кассах или в профсоюзе.

Иронически поднял густые брови Николай Давыдов.

— Слушайте, здесь больничная касса, а не Государственная дума. Куда вы пришли? И о чем говорите? Сейчас здесь начнет работу литературный кружок, — Давыдов с упреком перевел взгляд на Мрачковского: «Зачем привел этого болтуна!»

— Не бряцай ты эсеровскими-то бубенчиками, Кобяков! — строго сказал Иван. — Выхватил чужие мысли и жуешь их.

— А что, я не прав? — Кобяков смотрел на него наглым, вызывающим взглядом.

Вернулась Наташа, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, подавленная. Сказала расслабленно:

— Господи, помоги!

Иван подошел к ней:

— В чем дело, девочка? Ну, не плачь, расскажи. Растрата?

Всхлипывая, Наташа гневно посмотрела на него:

— Что вы, бог с вами, какая у меня растрата? Просто господин управляющий так смотрел, так смотрел! Я, говорит, хочу иметь в кассе своего человека. И я, говорит, вижу, что такой человек есть. Это я, значит. И еще спрашивал — о чем разговаривают на литературном кружке…

— И что же ты сказала?

— А что я могу сказать? — почти раздраженно спросила она. — Читают стишки: «Каменщик, каменщик в фартуке белом…», говорят, какая рифма да размеры. Я же не остаюсь на кружке. А то, что Иван Михайлович мне о кассе больничной говорил, я господину управляющему не сообщала, потому что… ведь большевики кассу требуют, а хозяева ее не любят…

— Верно, Наташа, — улыбнулся Петр Ермаков. Ему лет тридцать пять. Среднего роста, плечист. Черные усики украшали мужественное выразительное лицо. Говорил быстро, обрывал фразу как бы неожиданно. Немного шепелявил.