Клим Первый, Драконоборец

Едва он возник в зеркале, Клим сунулся к нему с кувшином. Сосуд был небольшой, примерно в пядь; серебро с чеканными узорами от времени потемнело, узкое горлышко было запечатано окаменевшей смолой, но знаки на этой печати выглядели вполне различимыми. Клим, однако, таких буквиц в жизни не видел.

Старец, прищурив левый глаз, правым уставился на кувшинчик.

– Старинная штуковина, очень старинная. Давно не видел финикийских завитушек… или, возможно, арамейских. Где взял?

– Случайное приобретение, – сказал Клим. – Хочу вот узнать, на что сгодится.

– Считай, ни на что. Печать Соломона и емкость тех же времен, но размер маловат. Не думаю, что от такого клопа будет тебе польза.

– Можно открыть?

– Если желаешь, голубок. Только оконце раствори – вонищей шибанет, не прочихаешься.

Следуя этому совету, Клим поставил сосуд у окна и срезал печать кинжалом. Запах и правда оказался крепким – не амброзия, а скорее давно не чищенная конюшня. Прошло минуты три, и из горлышка, свиваясь в колечки, потянулась тонкая струйка дыма. Медленно и лениво дым собрался в небольшое облачко, перелетел к столу, сгустился еще больше, стал из черного серым, потом – грязновато-оранжевым. Миг, и перед Климом возник крохотный человечек ростом в ладонь; с плеч его свисал потертый халат, голова была обмотана чалмой, из-под которой торчали переходившие в бороду седые космы. Зевнув, он протер глаза кулачками и поклонился Климу.

– Никак гомункул! – произнес тот в изумлении. – Из мандрагоры! Что же тебя, болезный, в кувшин упекли? Да еще без санитарных удобств!

– Не гомункул я, о царь царей, – важно молвил человечек. – Я могущественный джинн Бахлул ибн Хурдак! И в этот кувшин я был заточен великим Сулейманом ибн Даудом, мир с ними обоими. Заточен в тот день, когда пленил он все наше племя, а заодно и меня. – Голосок у крошки-джинна был писклявый, однако различить сказанное труда не составляло. После паузы он чихнул и, отряхнув пыль с халата, продолжил: – Поведай же, кто предо мной? Тот ли, кто снял заклятие? Тот, кто разрушил чары, сковавшие меня? Тот, кто выпустил меня на волю?

– Можешь не сомневаться, это я, – буркнул Клим. – Ты свободен, вольный сын эфира. Я тебя не задерживаю. Лети!

Но Бахлул ибн Хурдак рухнул на колени, трижды приложился лбом к столу и возопил:

– О али, азим, абулкарим! О бейбарс и абулфатх![5] Повелевай, ибо отныне я твой слуга и верный раб. Прикажешь, и я воздвигну дворец! Прикажешь, и я разрушу город! Прикажешь, и я осыплю тебя дождем из золота!

– Неужели? – сказал Клим в сомнении. – Нет, не нужно ни строить, ни разрушать, ни осыпать. Ты, благодарный мой, можешь ли потрудиться огнеметом? Выдохнуть огонь или сделать так, чтобы я сам мог метнуть пламя?

– Любому джинну это по силам, джахангир[6]. Смотри и удивляйся!

Бахлул напрягся, набрал в грудь воздуха, соединил ладони чашечкой, хрюкнул от усилия и подбросил вверх маленький алый шарик. Даже не шарик, а искру, от которой сигарету не прикуришь.

Лицо Клима омрачилось.

– И тут облом! – произнес он с досадой. – Ну, тогда хоть золотом меня осыпь!

За его спиной захихикал зазеркальный старец. Бахлул же ибн Хурдак принялся делать сложные пассы, кружиться, подскакивать на месте и шептать невнятные заклинания. Под конец он выдрал клок волос из бороды, подул на него и пустил лететь в сторону Клима.

Что-то свалилось сверху, стукнуло его по темени, скользнуло вдоль спины и покатилось по полу. Он нагнулся и поднял монетку – медную, позеленевшую, потертую. Наверняка она гуляла от Египта до Китая и прошла через тысячи рук.

Старец громко расхохотался. Казалось, фавны и нимфы на гобеленах оставили свои приятные занятия и тоже смеются. Если кому и было сейчас грустно, так только Климу. Он осторожно посадил джинна на ладонь, взглянул на него с укоризной и заметил:

– Похоже, ты забыл сказать трах-тибидох. Я понимаю, есть разные джинны, побольше и поменьше… Но хвастать-то зачем? Про дворцы, города и золотые дожди?

Бахлул, однако, не смутился.

– Это слова благодарности, повелитель. Так положено. А в остальном… – Он развел руками и добавил: – Как могу, так и служу. И ты, о джахангир, солнце среди звезд, должен принять мою службу. Кисмет![7] Иначе меня…

Но что будет иначе, Клим не узнал – послышались далекие крики ужаса, потом стук дверей и хор воплей. Кто-то со стоном скатился по лестнице, зазвенела разбитая посуда, грохнул рухнувший шкаф или другая тяжелая мебель. Вопль повторился и перешел в панический визг.

Призрак Гервасия снова явился принцессе.