Клим Ворошилов. Первый Маршал страны Советов. Друг Сталина, враг Хрущёва

15 октября 1938 года я выехал в Москву, чтобы выяснить причину моего увольнения из армии. К Наркому обороны меня не допустили. 21 октября начальник ГУКа Е.А. Щаденко, выслушав меня в течение двух-трех минут сказал: «Будем выяснять ваше положение», а затем спросил, где я остановился.

Днем я послал жене телеграмму: «Положение выясняется», а в два часа ночи раздался стук в дверь моего номера в гостинице ЦДКА. На мой вопрос: «Кто?» — ответил женский голос:

— Вам телеграмма.

«Очевидно, от жены», — подумал я, открывая дверь. Но в номер вошли трое военных, и один из них с места в карьер объявил мне, что я арестован. Я потребовал ордер на арест, но услышал в ответ:

— Сами видите, кто мы!

После такого ответа один начал снимать ордена с моей гимнастерки, лежащей на стуле, другой — срезать знаки различия с обмундирования, а третий, не сводя глаз, следил за тем, как я одеваюсь. У меня отобрали партийный билет, удостоверение личности и другие документы. Под конвоем я вышел из гостиницы. Меня втолкнули в легковую машину. Ехали молча. Трудно передать, что я пережил, когда меня мчала машина по пустынным ночным улицам Москвы».

Чекисты того времени в оперативной работе шарили. Сделали всё грамотно. Первый раз Горбатов выскользнул из их рук на Украине, когда улизнул с помощью своих друзей в Белоруссию. Но там они уже понимали, с кем имеют дело, сначала допустили утечку информации с помощью комиссара Фоминых и кладовщика о том, что за Горбатовым идет охота, потом уволили, дали время посуетиться. Думаю, что чекистов интересовали друзья этого кадра, им было интересно, к кому он побежит за содействием. И они его вели в Москве. По всей видимости, «крыши» уже не было. Ее уже взяли. Поэтому Горбатов в панике стал ломиться к наркому, а потом к Е.А. Щаденко. Ефим Афанасьевич человек удивительной биографии, мужества невероятного, выдающийся организатор, настоящий ворошиловец, был прямолинейным, что многими воспринималось как грубость, но отзывчивым и заботливым к тем, кто этого был достоин, поступил с Горбатовым, если самому Александру Васильевичу верить, цинично и подло — сдал его чекистам. А если немного подумать, то можно сделать вывод, что Горбатов был фигурой в какой-то оперативной комбинации, Щаденко об этой комбинации знал и чекистам помогал.

Дальше началось следствие. Только в чем обвинялся Горбатов, он так и не написал. Казалось бы, абсурдное обвинение было бы дополнительным доказательством его невиновности, формулировку этого обвинения обязательно нужно было довести до читателя, но нет. Автор этого не сделал. Умолчал. Наверно, обвинение звучало так, что это для «жертвы режима» было неудобным. Да и само следствие описано очень странно. Оно заключалось только в требовании следователей что-то подписать. Что именно — неизвестно. Все допросы были и не допросами вовсе, а только требованием следователя: подпиши, гад такой!

Александр Васильевич, несмотря на то, что его избивали зверски… Как-то после таких строк: «Приблизительно через час, увидев, что я не пишу, следователь сказал:

— Ты плохо себя повел с самого начала. Жаль! Ну, что ж, подумай в камере.

Два дюжих охранника, скрутив мне руки назад, водворили меня в камеру», — его мемуарам совсем перестаешь верить. Обычное нагнетание ужаса. Аж два охранника зачем-то ему руки крутили, когда из кабинета следователя выводили. Наверно, он сам из кабинета выходить отказывался, пел «Марсельезу» и табуретом следаку угрожал.

А суд был вообще очень странным, но именно так потом это рисовали сочинители ранга Солженицына:

«За столом сидели трое. У председателя, что сидел в середине, я заметил на рукаве черного мундира широкую золотую нашивку. «Капитан 1 ранга», — подумал я. Радостное настроение меня не покидало, ибо я только того и хотел, чтобы в моем деле разобрался суд.

Суд длился четыре-пять минут. Были сверены моя фамилия, имя, отчество, год и место рождения. Потом председатель спросил:

— Почему вы не сознались на следствии в своих преступлениях?

— Я не совершал преступлений, потому мне не в чем было и сознаваться, — ответил я.

— Почему же на тебя показывают десять человек, уже сознавшихся и осужденных? — спросил председатель.

У меня было в тот момент настолько хорошее настроение, и я был так уверен, что меня освободят, что осмелился на вольность, в чем впоследствии горько раскаивался. Я сказал:

— Читал я книгу «Труженики моря» Виктора Гюго. Там сказано: как-то раз в шестнадцатом веке на Британских островах схватили одиннадцать человек, заподозренных в связях с дьяволом. Десять из них признали свою вину, правда не без помощи пыток, а одиннадцатый не сознался. Тогда король Яков II приказал беднягу сварить живьем в котле: навар, мол, докажет, что и этот имел связь с дьяволом. По-видимому, — продолжал я, — десять товарищей, которые сознались и показали на меня, испытали то же, что и те десять англичан, но не захотели испытать то, что суждено было одиннадцатому.