Клиника «Амнезия»

С подобной точки зрения я, разумеется, подтвердил оказанное мне доверие. Мы с Фабианом, по мере того как все лучше и лучше узнавали друг друга, стали находить все больше и больше общего. Когда я только оказался в Эквадоре, то смотрел на вещи, которые представляются мне теперь абсолютно нормальными, так, будто я приземлился на другой планете. Фабиану нравилось провоцировать меня. По его признанию, он частенько был вынужден объяснять мне очевидные вещи, отчего то, что он сам ранее воспринимал как должное, представало пред ним самим в новом свете. Порой Фабиана заносило в его усердии слишком далеко, и он со всей серьезностью брался показывать мне свиней, торговые центры и самолеты, и так до тех пор, пока я с достаточной долей такта не объяснил ему, что подобное существует и в моей родной стране. Позднее, когда во время каникул он побывал вместе с Суаресом на Британских островах, то по возвращении с юмором признался мне, что, к вящему своему удивлению, обнаружил, что Англия — это не только сельские домики под соломенной крышей и что английская королева лично не занимается казнями государственных преступников. В качестве сувенира он привез мне песочное печенье.

С тех пор прошло два года. В Эквадоре, точнее, в Кито, настало время нового карнавала. Он состоялся примерно месяц назад, но на этот раз мы на него не пошли и остались дома. Мы все еще пребывали под впечатлением рассказа о засушенной голове и потому решили не подвергать себя риску, подстерегающему нас в реальном мире.

Мне ужасно хотелось казаться тактичным и чутким, поэтому просто невероятно, что я вот уже два года дружил с человеком, потерявшим родителей, а мы еще ни разу не коснулись в разговорах этой темы. И все же я знаю: дело обстоит именно так, потому что прекрасно помню, как, услышав плач Фабиана в ночь, когда остался в доме Суареса, подумал, что он впервые вспомнил о матери. До этого мне было известно о его родителях лишь то, что рассказывали в школе: будто его отец точно умер, а мать… в общем, она каким-то образом исчезла.

Об этом, разумеется, ходили самые разные домыслы.

— Мать этого чувака похитили повстанцы, — заявил один рыжеволосый парень, с которым я провел первый день в школе, но потом практически никогда больше не общался.

— За нее потребовали огромный выкуп, — уверяла дочь подруги моей матери, когда мы стояли с ней в одной колонне на пожарных учениях.

— Его отца зарезали как свинью, — подтвердил парень в бандане, у которого имелись свои собственные серьезные проблемы.

— Я слышал, что ее пытались спасти, но из этого ничего не вышло, — сообщил еще кто-то.

— Верно, его дядя получил по почте отрезанное ухо, — последовало еще одно уточнение.

Не могу сказать, что я вынес из этих историй что-то существенное. О родителях Фабиана рассказывали самые разные байки, и у каждого из рассказчиков имелась своя версия случившегося. К тому времени, когда я уже хорошо знал Фабиана, эти домыслы представлялись мне настолько абсурдными, что я перестал даже задумываться над ними, а потом мы перешли ту черту, за которой было куда более разумным расспросить обо всем его самого. Кроме того, чем ближе мы сходились, тем лучше я понимал: все, что мне довелось услышать о его родителях в школе, совершенно не соответствует истине. Мой друг был королем мистификаций, мастером искусно приукрашенных версий реальных событий, и потому его слова никогда не следовало принимать за чистую монету.

Когда я стал на законных основаниях другом Фабиана, меня не раз просили подтвердить или опровергнуть кое-какие малоприятные детали, выдуманные очередным фантазером, пожелавшим внести вклад в Фабианову легенду. Я хранил молчание, что со стороны, возможно, производило впечатление сдержанного благородства, но в действительности за этим скрывался тот факт, что я, подобно остальным, был далек от истинного знания. В результате народ полагал, что то, о чем я предположительно знал, намного удивительнее того, что они воображали себе, так что слухи продолжали и дальше разрастаться как снежный ком. Фабиан, давая понять, что никогда не раскроет тайну родителей, держал себя так, чтобы окружавшая его аура загадочности сохранялась и дальше. Он не признавал, но и не отрицал даже самых фантастических слухов, которые ходили о нем в школе, лишь бы не всплыла на поверхность грустная прозаическая истина, которая скрывалась за всей этой историей. В конце концов, единственный общеизвестный факт состоял в том, что родителей у него не было.

Но всему этому суждено было принять иное измерение. Я слышал, как он ночью звал мать — возможно, это был своего рода знак, что его внешняя броня невозмутимости дала трещину. Однако лишь после того как Фабиан признался мне, что видел лицо матери в стеклянном ящике с образом Девы Марии во время ежегодного шествия, устраиваемого в страстную неделю, я понял, что у моего друга серьезные проблемы.