Клиника «Божий дом»

– Отлично, – сказал один из студентов, вскакивая на ноги. – Я привезу тележку для историй болезни. С какого конца отделения начнем?

– Сядь! – сказал Толстяк. – Что ты несешь? Какая тележка?

– Разве у нас не рабочий обход? – спросил студент.

– Он самый, прямо здесь.

– Но… Но мы что, не будем осматривать пациентов?

– В терапии практически нет необходимости смотреть на пациентов. Куда лучше на них не смотреть. Видишь эти пальцы?

Мы с опаской уставились на массивные пальцы Толстяка.

– Эти пальцы никого не трогают без необходимости. Вы хотите видеть пациентов? Валите, смотрите. Я видел слишком многих, особенно гомеров. На мою жизнь хватит.

– Кто такие гомеры? – спросил я.

– Кто такие гомеры? – улыбнувшись, начал Толстяк. – Го…

Рот его застыл на «О», он замер и уставился на дверь. Там стоял Чак, с головы до пят закутанный в коричневый кожаный плащ с меховой оторочкой, в темных очках и широкополой коричневой кожаной шляпе с алым пером, в туфлях на толстой платформе. Он неуклюже покачивался и выглядел так, будто всю ночь шлялся по барам.

– Йо, старик, что происходит? – спросил Чак.

Он упал в ближайшее кресло и развалился в нем, устало прикрыв глаза рукой. Для приличия он расстегнул пальто и бросил на стол стетоскоп. Тот был сломан. Чак взглянул на него и сказал:

– Так, кажется, я сломал скоп, а? Хреновый день.

– Ты выглядишь как кидала, – сказал один из студентов.

– Так и есть, старик. Видишь ли, в Чикаго, откуда я приехал, было лишь два типа чуваков, и первые кидали вторых. И если ты не одевался как кидала, то сразу попадал во вторую категорию. Сечешь?

– Забей, – спокойно сказал Толстяк. – Слушайте меня внимательно. Вы не должны были начинать со мной в качестве резидента. На моем месте должна была быть Джо, но ее отец вчера прыгнул с моста и разбился насмерть. Поэтому Дом изменил наши графики, и первые три дня вашим резидентом буду я. На самом деле после того, что я вытворял в прошлом году в интернатуре, они вообще не хотели допускать меня до свежих тернов, но у них не было выбора. Вы спросите, почему они не хотели знакомить меня с вами в ваш первый день стажировки? Потому что я буду прямо говорить вам, как обстоят дела, без болтологии. А Рыба с Легго не хотят разбивать ваши иллюзии так быстро. И они правы. Если у вас прямо сейчас начнется депрессия, которая должна бы была начаться в феврале, то в феврале вы начнете прыгать с мостов, как папаша Джо. Легго и Рыба хотят, чтобы вы продолжали видеть больницу через розовые очки, чтобы вы не паниковали. А я знаю, что вы, новые терны, безумно напуганы уже сегодня.

Я сразу в него влюбился. Он был первым, кто понимал, что мы чувствуем.

– И что же тут такого, от чего непременно начнется депрессия? – спросил Потс.

– Гомеры, – ответил Толстяк.

– Кто такие гомеры?

Из коридора донесся непрерывающийся пронзительный крик:

– УХАДИ УХАДИ УХАДИ УХАДИ…

– Кто сегодня дежурит? Вы трое чередуетесь и в дни своих дежурств принимаете новых пациентов. Так кто сегодня дежурит?

– Я, – сказал Потс.

– Отлично, потому что эти ужасные звук исходят как раз от гомера, и, если я не ошибаюсь, это Ина Губер, которую я в прошлом году принимал шесть раз. Она настоящий гомер или, точнее, гомересса. «ГОМер» – это сокращение. «Гони отсюда маразматиков». Это именно то, что вам хочется простонать, когда их присылают сюда из богадельни в три часа ночи.

– Мне кажется это слишком жестко, – сказал Потс. – Не все мы так относимся к старикам.

– Ты что, думаешь, что у меня нет бабушки? – с достоинством парировал Толстяк. – Есть, и это самая прекрасная, самая замечательная, самая милая старушка на свете. Когда ее тефтельки из мацы плавают в бульоне, на них приходится охотиться с острогой. От их силы суп левитирует. Мы едим их, сидя на лестнице и вытирая суп с потолка. Я люблю… – Толстяк вынужден был прерваться и смахнуть слезы, а затем вкрадчиво продолжил. – Я очень ее люблю.

Я подумал о деде, которого тоже очень любил.

– Но гомеры – это не милые старички, – продолжил Толстяк. – Гомеры – существа, которые уже потеряли нечто, делающее нас людьми. Они хотят умереть, но мы не даем им этого сделать. Мы проявляем жестокость, спасая их. А они жестоки к нам, они пытаются не дать нам их спасти, они сопротивляются, выпустив когти. Они заставляют страдать нас, а мы – их.

– Я не понимаю, – сказал Потс.

– После Ины поймешь. Но слушайте, хоть я и сказал, что я не осматриваю пациентов без необходимости, но когда я вам нужен – я здесь. Если вы умны, то научитесь мной пользоваться. Как пользуются самолетами, перевозящими гомеров в Майами. Я – Толстяк, летайте на мне. А теперь перейдем к картотеке.