Клинки и крылья

Ривэн в основном молчал, глубокомысленно глядя в свою тарелку. По воле тауриллиан на низких столах из чёрного дерева ароматно дымились овощи, рыба и птица, сменяли друг друга сласти и фрукты, лёгкие вина чередовались с незнакомыми напитками — от светло-золотистых до тёмных, синевато-сумеречных, — которые сразу ударяли в голову. Трапеза была не такой обильной, как в доме Люв-Эйха, зато вкусы казались тоньше, а блюда — красивее. В общем, дорелийцу было чем заняться, хотя он явно мечтал бы сбежать отсюда. Присутствие волка-Цидиуса всё ещё пугало его, бледная тауриллиан с чёрной косой (сегодня она представилась уже не Мельпоменой, а Сатис, и почему-то носила колчан со стрелами) откровенно угнетала, а от Тиль он, вняв красноречивым тычкам Альена, старался держаться подальше. Он мало следил за ходом диспута: наверое, по его мнению, тут просто не о чем было спорить. Альен был даже слегка разочарован. Где протест, возмущение, отстаивание людской свободы?… На пути сюда, особенно на корабле под чёрными парусами, Ривэн горел этим куда больше. Здесь же все его скудные силы пошли на то, чтобы сопротивляться чарам тауриллиан — не только буквальным, магическим, но и другим, не менее властным.

Темнее становилось за прозрачными стенами залы, пелена ливня обрастала мглой, всё яростнее клубились тучи. Не раз и не два Альен замечал в небе искристые, стремительные силуэты драконов. Куда они летят в такую грозу — на охоту?…

По мере того как угасал день и росло количество выпитого, он всё хуже играл свою роль защитника смертных. Поэт (как удачно) мало участвовал в споре — всё расхаживал между столами и писал, мурлыча что-то себе под нос; а вот Цидиус, новоявленная Сатис и тауриллиан с оленьими рогами, чьё имя Альен при всём старании не смог бы воспроизвести, разбивали его аргументы в два хода. Особенно болезненно выходило у Цидиуса, с его волчьим подходом к дискуссии: Альену всё чаще мерещилось, что его после каждой хилой фразы хватают клыками за шею и хорошенько встряхивают…

А что поделать?… Он не мог отрицать ни алчности людей, ни их невежества в магии, ни телесной немощи (по сравнению с тауриллиан, а также кентаврами, агхами, Двуликими-оборотнями, не говоря уже о драконах). Не мог опровергнуть людскую зависть, лень и похотливость, не знающую границ; не мог и не хотел спорить с тем, что люди чаще всего легко предают то, во что верят, с удовольствием отказываются от свободной воли, медленно соображают и редко связывают причины со следствиями… В стройной конструкции тауриллиан люди как-то неприметно представали нечистоплотными, нездоровыми, беспомощными существами, которым всегда необходим контроль и направляющая рука высшей власти. Ривэн сначала вздрагивал и гневно бледнел в ответ на каждое из таких высказываний — а потом привык и лишь осовело жевал, прислушиваясь к шуму грозы и изысканно-сложной, выразительной музыке, которую высокий тауриллиан с многоцветными, как опалы, глазами наигрывал на лире старинной формы.

Что ж, Ривэн подтверждал всё ту же теорию…

После заката Альен безмерно устал и хотел остаться один. Один, один вымокнуть под ливнем вон там; и какая несуразная глупость — эта псевдоучёная беседа, вопреки сиянию тауриллиан, которое так напоминает ложный блеск… А ему уже не к лицу обманываться ложным блеском.

Кто-то из бессмертных хотел заново наполнить его бокал, но Альен сделал это сам — налил до краёв, до хрустального ободка с узором из серебряных звёзд; такого он ещё ни разу себе не позволил. Какой-то кураж отчаяния ударил его в затылок. Закрыть разрыв, открыть разрыв… Побороть тауриллиан или поддержать… И там, и там он будет виновен, солжёт перед другими и перед собой. Так какой, к Хаосу, во всём это смысл?…

— Тааль-Шийи! — громко сказал Поэт, и Альен, вздрогнув, оторвался от залпом выпитого бокала. Напиток обжёг ему горло.

Он с неприятным замиранием ждал прихода Сен-Ти-Йи, но Тааль появилась в одиночестве. Значит, обряд возвращения тауриллиан в прежнее тело ещё не завершён… Тем лучше.

Тааль — такая же худенькая и… блёклая? — стояла возле одного из столов, неловко переминаясь с ноги на ногу. Тауриллиан уложили ей волосы и переодели во что-то более яркое, но сотворить из неё красавицу было не в их власти. Впрочем, на этот раз он заметил, что глаза у неё серые, и их оттенок до саднящей боли меж рёбер напомнил Фиенни.

Этого ещё не хватало…

Альен встал и поклонился, проклиная себя за неуместную придворную галантность — а может, наоборот, за её нехватку. Эта девочка много перенесла, вплоть до полного превращения тела. Он мог представить, чары какой мощи необходимы для этого: вызывает уважение, что она вообще выдержала.

И то, что ей удалось вмешаться в его сны и не сойти с ума, — тоже вызывает уважение.

Тааль долго краснела и не решалась поднять глаза, а потом посмотрела прямо на него — с обезоруживающей смелостью и прямотой, как птицы смотрят на солнце. Один этот взгляд, пожалуй, рассказал о ней больше, чем все объяснения тауриллиан.