Клинки императора

– Я бы откопал тебя чуток, – сказал он, показывая на засыпанную до краев яму, – но Тан пригрозил, что, если я сдвину с места хотя бы камешек, он зароет меня рядом с тобой и оставит в таком положении еще дольше, чем тебя. Наверное, можно было бы сделать героический поступок и все равно тебя выкопать, будучи преданным другом и все такое… Но жизнь научила меня не особенно геройствовать.

Он пожал плечами и прищурился, словно пытаясь разглядеть выражение на лице друга.

– Ты что, рассердился на меня? – спросил он. – Выглядит так, как будто ты рассердился, но с этими твоими пылающими глазами трудно разобрать, сердишься ты или просто смотришь. Или, может, тебе просто надо отлить? Кстати говоря, как ты умудряешься отливать в таком положении?

Каден молча проклял друга за это напоминание о растущем давлении в его мочевом пузыре. Похоже, что одной из вещей, которые Тан намеревался выдолбить из своего ученика, было чувство собственного достоинства.

– Прости, что я поднял этот вопрос, – продолжал Акйил. – И не злись. Уверен, для всего этого имеются веские причины. Только подумай: если твой умиал настолько в тебе заинтересован, это значит, что ты делаешь настоящие успехи в своем обучении!

Он воодушевленно закивал.

– В любом случае, тебе должно быть радостно узнать, что наши судьбы связаны. Все время, пока ты будешь гнить в своей могилке, Тан хочет, чтобы я сидел за твоей спиной, видимо на случай, если птичка попытается нагадить тебе на голову или что-нибудь в этом роде. – Он нахмурился. – Вообще-то он не оставил конкретных инструкций, что мне делать, если тебе на голову нагадит птичка, но в любом случае Тан хочет, чтобы я был здесь и присматривал за тобой.

Он потрепал Кадена по голове и поднялся на ноги.

– Уверен, тебе это доставит утешение. Только подумай: что бы с тобой ни происходило, я все время буду здесь, рядом с тобой!

– Акйил, – раздался голос Тана, прорезавший темноту. – Ты здесь для того, чтобы наблюдать, а не болтать. Еще одно слово, сказанное тобой моему ученику, и ты присоединишься к нему.

Больше Акйил не издал ни звука.

Семь дней Каден оставался в яме, варясь в полуденном зное и дрожа от холода в своем земляном гробу, когда солнце опускалось за степь на западе и на небе расстилался звездный занавес, заливая землю холодным, далеким светом. Он должен был чувствовать облегчение от того, что не остался один, однако общество Акйила, если это можно было так назвать, приносило ему мало утешения. По настоянию Тана тот молча сидел там, где Каден не мог его видеть, и спустя день Каден практически забыл о нем.

Зато в его голове постоянно роились тысячи мелких вопросов, крошечных проблем, которые он не мог решить, и которые из-за этого вырастали до умопомрачительных размеров. К примеру, чешущаяся лодыжка, которую он прежде бы почесал и забыл, даже не обратив особенного внимания, теперь донимала его целых два дня. Игла боли от судороги в лишенной возможности двинуться руке распространилась вверх по плечу и прошла дальше в шею. При рытье ямы Каден растревожил близлежащий муравейник, и теперь насекомые ползали по всему его лицу, заползали в нос, в уши и глаза, пока ему не начало казаться, что эти твари кишат повсюду, прорывая ходы в почве и покрывая его кожу сплошным слоем.

Каждые два дня кто-то отбрасывал землю, закрывающую его рот, и вливал туда чашку воды. Каден жадно глотал, и даже дошел до того, что попытался сосать влажную почву, когда вода закончилась. Об этом он впоследствии жестоко пожалел, несколько часов спустя обнаружив, что его рот облеплен грязью, которую невозможно выплюнуть. Каждую ночь, ближе к утру, ему удавалось урвать несколько часов сна, когда монахи расходились по своим кельям и в центральном дворе воцарялась тишина. Однако даже во снах его преследовали образы плена и стискивающих стен, и он просыпался измученным и выбившимся из сил только для того, чтобы обнаружить, что его кошмары реальны.

К концу первого дня он решил, что сойдет с ума. К четвертому его уже вовсю одолевали галлюцинации о воде и свободе – живые, плотные видения, в которых он плескался и резвился в одном из холодных горных ручьев, размахивая руками и брыкаясь словно сумасшедший, хлебая воду огромными глотками и до отказа наполняя грудь чистым, прозрачным горным воздухом. Когда монахи приносили ему пить, он с трудом мог отличить их от плодов своего воображения и смотрел на них широко раскрытыми глазами, словно на привидения или призраков.