Клинок без ржавчины

В Алавердском соборе хранилось немало изделий старинных грузинских резчиков, но по изяществу и новизне рисунка ларец Бердиа превосходил многие из этих работ. Увидев его, епископ тут же решил прервать переговоры с резчиками из Тбилиси. Но он, конечно, еще поторгуется с орбельским мастером. «Хотя, какой из меня торговый человек, — подосадовал на себя епископ. — Надо было язык придержать, а я трезвон поднял — «Ах, чудо! Ах, совершенство!». Теперь он шкуру с меня сдерет… И будет прав». И епископ решил немного полукавить. Он снова наполнил чашу и сказал:

— Что ни говори, тифлисцы известные мастера. А тушины… Они хорошие сыровары, овцеводы, ткачи… Но резьбой по дереву они раньше не занимались, насколько я знаю… Ты, по-моему, первый тушин…

— Я не тушин. Я родом из Западной Грузии, ваше преосвященство.

— Рачинец?

Тома кивнул головой.

— Тогда все понятно. Я знаю, рачинцы — замечательные резчики. А как там сейчас? Не позабыли свое искусство?

— Чего не знаю — того не знаю, ваше преосвященство. Мне было четыре года, когда наша семья покинула родное село. Может, слышали о резчике Шамше Джапаридзе?

— Как же, слышал. И не только слышал. Видел я во дворце князя Гуриэли стенные панели его работы. Грешно сказать, я готов был молиться на те панели. Великий художник был Шамше Джапаридзе. А ты знал его?

— Это мой отец, — сказал Тома.

— Позволь, позволь, — епископ недоверчиво улыбнулся и, нашарив на тахте какую-то бумагу, положил перед собой. — Здесь в контракте написано, что ты Берошвили.

— Тут все верно, ваше преосвященство: я и Джапаридзе, и Берошвили.

…Отца орбельского мастера Шамше Джапаридзе земляки считали самым тихим и добродушным человеком. Но стоило ему хватить лишний стакан вина, как он терял голову. Тогда не дай бог задеть его необдуманным словом… Его, как дикую кошку, нельзя было оторвать от обидчика. В деревне знали это и с пьяным резчиком не затевали никаких споров. Но нашелся человек, который не посчитался с характером Шамше, обидел его на чьих-то крестинах и поплатился за это жизнью.

Опасаясь кровной мести, Шамше Джапаридзе с женой и с двумя сыновьями той же ночью бежал из деревни.

Некоторое время они скрывались в Ткибули, а затем перебрались в Кутаиси. В большом городе легче затеряться, запутать преследователей.

Два года семья жила спокойно в одном из тихих переулков у Цепного моста. Но Шамше не доверял этому спокойствию — старшего сына, двенадцатилетнего Гурама, он сам отводил по утрам в приходскую школу и по окончании уроков забирал домой.

Однажды жена сказала ему:

— Вчера к нам какой-то точильщик зашел. Говорит: «Давай, хозяйка, тупые ножи. Так наточу, спасибо скажешь». Я сказала: «Извини, добрый человек, нам ничего не нужно точить». А сегодня, только ты ушел со двора, он опять заявился. Постучал в калитку и говорит: «Я дешево возьму, хозяйка. А денег нет — покорми обедом и в расчете. С утра хожу — почина еще нет». Не понравился мне, Шамше, этот точильщик. Не открыла я калитку.

Похолодело сердце Шамше. Вот и напали на наш след кровники. Лазутчика подослали. Надо уходить.

Шамше решил укрыться в Тушетии. В те времена в ее неприступных горах находили себе убежище гонимые и преследуемые. Там не страшны были ни кровник, ни ростовщик, ни законы русского царя. Уж если горы тебя примут — никому никогда не выдадут.

Поздней осенью, упаковав свои скудные пожитки в три хурджина, Шамше со своей семьей двинулся в дальнюю дорогу. До Тбилиси ехали поездом, а потом через всю Кахетию то на чумацкой арбе, то на почтовой линейке. В Телави купили на последние деньги двух осликов, навьючили на них поклажу, усадили мальчиков и по узким, головокружительно крутым тропам за несколько дней, едва живые, добрались до Орбели.

Семью Шамше приютили, обогрели, накормили, но получить «постоянную прописку» в здешней общине было не так просто.

В Тушетии соблюдался тогда древний адат: с пришельцем должен был побрататься кто-нибудь из местных жителей и дать ему свою фамилию.

Обряд свершался хевисбери — главой общины, всенародно и весьма торжественно. Из часовни выносили хоругви, резали быка, варили пиво. За пиршественным столом хевисбери объявлял, что такой-то тушин побратался с таким-то пришлым человеком и отныне никто не посмеет сказать, что человек этот без роду и племени.

— Так мы стали зваться Берошвили, — сказал Тома епископу.

…Резчик из Рачи легко прижился в Орбельской общине. Под рукой было сколько угодно лучшей в мире древесины. И вся — даром. А что еще нужно было Шамше! Хотелось ему, правда, из чувства благодарности к общине обучить своему благородному ремеслу хотя бы несколько тушинских мальчиков — он даже пристроил с этой целью к своему дому обширную мастерскую, но довести задуманное дело до конца не сумел. Суровый климат Тушетии сломил его здоровье. Скрученные ревматизмом руки уже с трудом удерживали стамеску, но он упорно, долгими часами стоял у верстака рядом с сыновьями, чтобы посвятить их во все тонкости своего искусства.