Клинок без ржавчины

Кабачок Арсена у подножия Лашари — самое бойкое место на перегонной дороге. Раньше здесь была молельня— невысокая каменная ограда, увешанная рогами оленей, туров и быков. Однажды с горы сорвался большой камень — и священной ограды как не бывало. Молельню перенесли в другое место, а тут обосновался Арсен, правильно рассудив, что бедному человеку одно утешение на этом свете: либо молиться, либо пить.

Торговал он в кредит. Когда из долины отары поднимались в горы на летние пастбища, Арсен щедро угощал пастухов горячим хинкали, крепкой водкой и хмельным ячменным пивом. Арсен был неграмотен, долги не записывал, но его никто не обманывал. Ранней осенью пастухи спускались в долину, и они полностью расплачивались с кабатчиком — то шерстью, то головками сыра или оставляли охромевшего ягненка. В этом заведении редко слышался звон монет — ни у кабатчика, ни у пастухов они не водились.

Антай и Жгуна не торопились, они заказали Арсену шашлык, хотя знали, с каким нетерпением ждет сватов вдова Цискарашвили.

Утром, отправляя Антая и Жгуну к отцу невесты, Сабедо кинула им вдогонку тлеющую головешку, чтобы черти не увязались за ее сватами, они, поганые, всегда суют свои носы в чужие дела…

Она немного постояла у ворот, потом вынесла из ткацкой скатку черного сукна — Цоги на свадебную чоху. Но будет ли свадьба? Какой самостоятельный хозяин отдаст свою дочь за безлошадного пастуха! И все же она заслала сватов — может, староста пожалеет молодых влюбленных.

Сабедо намочила сукно в мыльной воде, расстелила на морэ, скинула чувяки и принялась валять материю. Зимой мороз прихватил у нее пальцы на левой ноге, и, как только она, босая, ступила сейчас на мокрое холодное сукно, нестерпимо заныли косточки.

«Теперь всю ночь не дадут спать», — подумала она.

А много ли ночей она в последние недели спала спокойно? Разве сомкнешь глаза, когда за тонкой перегородкой до самого утра приглушенно вздыхает и ворочается на топчане твой невезучий сын.

— Болит у тебя что-нибудь? — спрашивала Сабедо, хотя и сама знала, какая болезнь гложет сердце Цоги.

— Задыхаюсь я тут, мама, — отвечал Цоги. — Тошно мне смотреть на голые скалы.

— Замолчи, Цоги! Не гневи бога. Ты осколок этих скал, и никакая другая земля тебя не примет — ни живого, ни мертвого. Выбрось из головы свои глупые мечтания.

— Нет, мама. Ты не видела Шираки.

— Почему не видела? Видела. А что там хорошего?

— Хорошего? Там ячмень в июне созревает. Там что хочешь растет. Шираки! Там круглый год дороги не закрываются — иди, куда душа зовет. А здесь… Как будто в клетке.

Мать знала — только боязнь потерять Шуко удерживает парня до поры до времени в этой клетке. Слава богу, перезимовал дома… Но теперь, когда в горы пришла весна и дорога вот-вот откроется, как его удержишь?!

Цоги всегда был сдержанным и замкнутым, и, как бы пристально ни следила за ним Сабедо, она никогда не могла бы с уверенностью сказать, что у него на душе. А сейчас еще труднее понять его.

Потеряв коня, Цоги и вовсе потерял голову. Осунулся за зиму, потемнел, и какая-то жилка беспрестанно бьется на его похудевшей шее. А в глаза посмотришь — сердце кровью обливается. Не его глаза. Чужие. Как у затравленного волка. Потому и поторопилась Сабедо со сватовством.

Антай возражал:

— Подожди, Сабедо, пристроится парень, тогда и поведем разговор.

— Нельзя ждать. На днях гости у нас были. Подала я водку… Цоги всем налил, а себе ни капли. Говорю — выпей, сынок, а то и гости пить не будут. Не могу, мама, говорит он, захмелею, а что во хмелю сделаю, сам не знаю. Он вроде бы пошутил, а я вся похолодела. Боюсь я за него, Антай.

— Откажет староста — хуже будет.

— А может, отказ остудит его сердце?

— Ты забываешь, Сабедо, чей он сын! Он весь в отца — его ничем не остановить.

— Знаю, но что же делать. Может, бог сжалится над нами. Теряю я сына, Антай, теряю. Вчера опять приходил Казгирей. Цоги с ним в кабаке весь вечер просидел. Мне Арсен сказал.

— Отрежет Казгирей длинный язык твоему Арсену, — сказал Антай.

— А что, он неправду сказал? Ой, не хитри, Антай, не бери грех на свою старую душу. Казгирей неспроста ходит в Орбели.

Неспроста.

Антай слишком хорошо знал разбойника Казгирея — было из-за чего беспокоиться вдове Цискарашвили. Повадился Казгирей в Орбели — значит, затевает большое дело и ищет себе помощников. А дела Казгирея давно известны: не одну отару похитил и угнал он в Дагестан и Турцию. Похоже, что сейчас подбирается Казгирей к отарам богатея Гугуташвили. «Что ж, — подумал про себя старый Антай, — Казгирей щедро делится добычей. Вот и станет парень на ноги. Но как это скажешь матери…» И Антай, чтобы замять разговор, тут же согласился пойти к старосте.

Работа разгорячила Сабедо, боль утихла, и женщина уже почти приплясывала на раскатанном сукне.

В синем небе над головой Сабедо проносились тугие, как моток намокшей шерсти, облака, не обронив на землю ни дождинки, ни снежинки. В прошлом году в эту пору люди ходили от дома к дому по пояс в снегу. А сейчас пригрело весеннее солнце, зашумели талые воды, ночью спать не дают…