Клинок без ржавчины

Набежавший ветер погнал по улице облачко пыли. Бердиа нагнул голову и прикрыл лицо руками. Сабедо чуть не вскрикнула — боже, как он сейчас похож на отца! Это быстрое движение, этот наклон головы… Вылитый Бакури. Стройный, сухопарый, с тонким, почти девичьим лицом и мягкими золотистыми волосами, подстриженными в скобу, — таким он был, Бакури, когда много лет назад впервые заговорил с ней. Он преградил ей дорогу и сказал: «Дурнушкам ходить по нашей улице запрещено». Но бог свидетель, не была она тогда дурнушкой. Потому и рассмеялась в лицо обидчику — знала, что он врет…

В последние годы Сабедо все чаще, ко времени и не ко времени, к месту и не к месту вспоминает Бакури. Стареет она. Все меньше сил, оттого и цепляется за воспоминания.

…То видит она Бакури, каким уходил он в свой последний перегон.

…В горах холодно догорал недолгий сентябрьский день, один из тех осенних дней, когда солнце почти не греет и рябина во дворе ждет и не дождется первых заморозков, чтобы сделаться вкуснее. Даже дикая груша не поспевает в Орбели, только рябину и встретишь в здешних дворах.

Снизу из ущелья доносился лай собак и блеяние овец. Сабедо подбежала к забору, встала на скамейку и посмотрела вниз: по узкой тропе, овца за овцой, спускалась отара. Впереди, рядом с Караманом, большим черным козлом, ехал на старой лошади ее Бакури. Он сидел в седле, как всегда: чуть боком, ссутулившись, словно уже устал, хотя дальняя дорога только началась. Когда он снизу махнул Сабедо рукой, луч солнца скользнул по серебряной насечке нагайки, которая висела у него на запястье. Она была неотделима от его правой руки, он и пеший не расставался с ней, даже в постель готов был лечь, не снимая нагайки.

…То Сабедо видела его, как, присев на корточки перед шестилетним Бердиа, он по слогам произносит какое-то слово. «Повторяй! — требует он. — Говори!», а мальчик трясется от страха, слезы бегут по его щекам, он беззвучно шевелит губами, мучительно пытаясь выполнить желание отца.

С обмирающим сердцем наблюдала за этим жестоким уроком Сабедо. Вспыльчивый, несдержанный Бакури мог ударить сейчас мальчика. А за что? Исстрадался человек! Никак не может примириться с тем, что мальчик растет немой. Крутого нрава он был, мой Бакури. По пальцам можно пересчитать те ласковые слова, которые он сказал мне и нашим детям.

Всего натерпелась она в замужестве, а бывало, Бакури и рукам волю давал… Но удивительное дело: соберутся вечером соседки на посиделки — прядут шерсть и судачат о своих женских делах. А Сабедо ни разу не помянула худым словом своего Бакури. Однажды она сказала женщинам: «А я не люблю носить украшения. Держу в сундуке — пусть лежат. Мне покойный Бакури каждый год дарил что-нибудь — то ожерелье, то браслет… Ни разу с ярмарки с пустыми руками не вернулся. Помню — это когда Бердиа родился… Привез мне Бакури из Телави серебряный перстень с бирюзой. Я ему говорю: «Ты зачем на меня тратишься, купил бы себе новые сапоги». А он, знаете, что сказал? «Мужчина может и в старых сапогах ходить, а женщине без украшений нельзя».

Бедная Сабедо! Никаких украшений у нее в сундуке не было. Никакого перстня с бирюзой Бакури ей не привозил.

В другой вечер она сказала женщинам: «А какой он внимательный был… Собрались мы как-то на праздник в Коби. Вдруг у меня голова разболелась. Говорю ему: «Иди без меня», а он ни в какую. «Как я тебя больную оставлю. И вообще какой мне праздник без тебя». И представьте себе — не пошел.

Бедная Сабедо! И это она придумала, бог знает для чего.

Не таким был Бакури: заболей овца, он непременно остался бы дома. А ради жены — никогда. Но память, память, ничего другого не хотела она хранить о Бакури. И все нежные слова, сказанные другими мужчинами своим женам, и все ласки, выпавшие на долю других женщин, Сабедо приписывала себе и Бакури.

Так она по-своему оплакивала свое несбывшееся женское счастье.

А сватов все не было. Но, может, это к лучшему. На отказ много времени не требуется. Может, сидят сейчас сваты за столом у старосты и пьют за счастье жениха и невесты.

Как хотелось матери верить, что у того, кто вершит судьбы людей, тоже есть совесть. Слишком много невзгод выпало на долю семьи Цискарашвили. Хватит.

«Не всегда дурной сон сбывается», — подумала Сабедо. Прошлой ночью ей снилось, что корова принесла мертвого теленка. Сабедо испугалась. После такого сна как пошлешь сватов? Но Цоги сказал: «Не тяни, мать. Хуже не будет».

Внизу, в ущелье, по узкой каменистой дороге проскакали на низкорослых тушинских конях молодые парни. Они как сумасшедшие орали, размахивая плетками. «Скоро чатара, — вспомнила Сабедо. — Все готовятся… А мой Цоги будет только смотреть на игры сверстников».

Чатара — самая любимая игра горской молодежи. Заключается она вот в чем: невдалеке от деревни на поляне выстраиваются в ряд девушки с длинными гибкими прутьями в руках. А в полуверсте от них горячат коней молодые горцы.