Клинок без ржавчины

— Ну, товарищ грузин, угощаешь сухумским табачком? — сказал он моему собеседнику, присев на корточки перед ним.

— Пожалуйста… Только это не сухумский, а из моей деревни, — ответил Ладо, протягивая Голикову вместительный кисет из черного бархата.

Оторвав от газеты изрядный кусок, Голиков принялся сворачивать цигарку, и только тогда Ладо увидел, что на левой руке сержанта не хватает двух средних пальцев.

— В бою потерял? — спросил Ладо, не отрывая взгляда от изуродованной руки Голикова.

Сержант усмехнулся:

— Нет, браток, девушки на гулянке откусили.

Я заметил, что этот шутливый ответ немного обидел Ладо — он с легкой укоризной посмотрел на сержанта и все же спросил о том, что, видимо, давно волновало его:

— Сколько ты фашистов убил?

— Двух… Во время керченского десанта, — не сразу и уже не так бойко ответил Голиков, словно опасаясь, что его боевой счет покажется слишком маленьким этому строгому парню.

Но Вашаломидзе одобрительно кивнул головой:

— Хороший счет, ей-богу. Если каждый из нас по два фашиста убьет — войне скоро конец.

— Ты правильно рассуждаешь, парень, — сказал Голиков и внимательно оглядел его. — Вижу, из тебя хороший солдат получится… Только вот бороду надо сбрить, а то люди подумают, что ты в монахи собрался. Садись-ка сюда. У меня бритва острая, как раз по твоей щетине.

— Благодарен буду, — застенчиво улыбнулся Вашаломидзе и быстро встал. Летняя гимнастерка плотно облегала его могучие плечи и грудь, черные обмотки не доставали до высоких колен. — Была у меня бритва, но в дороге одолжил товарищу, а нас неожиданно разъединили, — сказал он и осторожно присел на пустой ящик из-под снарядов.

2

Едва успел Голиков побрить ему одну щеку, как на улице раздался протяжный крик:

— Воздух!

Я заслонил глаза ладонью и взглянул на просветы между облаками — там ничего не было видно. Но тут же я услышал знакомый металлический гул тяжело нагруженного бомбардировщика.

Кроме двух-трех полузасыпанных щелей, поблизости не было никакого более или менее надежного укрытия. Только у мельницы, за артезианским колодцем, я видел несколько хороших траншей. Но разве успеешь добраться до них? Вражеские самолеты стремительно приближались.

— Внимание! К мельнице бегом, держаться теневой стороны! — крикнул кто-то из командиров.

Старые, испытанные солдаты умело, по одному, по двое молча побежали вдоль плетней и мгновенно покинули деревню.

Голиков быстро сложил бритву, сорвал полотенце с груди недобритого Вашаломидзе и, усмехаясь, сказал:

— Черт их принес… Не дали, собачьи дети, красоту навести на человека. Пошли, парень…

— Куда я такой пойду, как каторжник, с наполовину обритым лицом, — сказал Вашаломидзе, взглянув на себя в зеркальце и снимая ладонью мыльную пену. — Народ засмеет.

— Разговорчики! — прикрикнул сержант и, схватив Ладо за пояс, потащил за собой.

«Ого!.. Гордый же ты человек, парень из Варцихе!»— подумал я и побежал вслед за ними.

Первый бомбардировщик делал заход.

«Скорей, скорей!» — дрогнуло сердце.

По лицу меня больно хлестнула развешенная на веревке гимнастерка. Потом я перепрыгнул через плащ-палатку, разостланную на траве вместо скатерти. Аккуратно нарезанные небольшие ломтики хлеба и открытые банки с мясными консервами так и остались нетронутыми.

Собака с поджатым хвостом кинулась ко мне. Она путалась под ногами, мешала бежать. До мельницы было уже недалеко. Я видел, как солдаты один за другим исчезали в черной пасти траншеи.

Из-за мельницы матросы быстро выкатывали станковый пулемет.

Раздался леденящий душу свист. Я понял, что самолет спикировал и сбросил бомбу.

На какую-то долю секунды я замер на месте, потом… не глазами, а всем своим существом увидел неглубокий ров. Я прыгнул в него, и в то же мгновение мой мозг, мое сердце, все мое тело наполнились таким грохотом, словно меня погребла горная лавина. Я зажмурил глаза и все-таки видел огненные фонтаны взрывов. Снова взревели пикирующие самолеты, опять раздался свист. Затем ничего… Ни взрывов, ни визга осколков. Только почувствовал: земля дернулась в сторону, словно пытаясь сбросить меня.

И вдруг я услышал тишину. Я действительно услышал ее. Так же ясно, как до этого слышал взрывы.

Воздушная атака была окончена.

Со стороны деревни донесся запах гари, раскаленного железа, развороченной земли и еще тот резкий, незабываемый запах, который долго носится в воздухе после бомбежки и всему: одежде, хлебу, воде, табаку и, кажется, даже словам — придает какой-то особенный, неприятный привкус.

Я вылез из своего укрытия и сразу же увидел Голикова и парня из Варцихе. Они шли обратно в деревню, на ходу отряхивая гимнастерки и брюки, как будто их обдала пылью только что проехавшая машина.

У колодца они расстались.

— Бери бритву, заканчивай свой туалет… А я пойду погляжу, что тут гитлеровцы натворили.

Голиков говорил сейчас тихо, приглушенным голосом, как обычно говорят солдаты после большой бомбежки.

Ладо кивнул головой и, прикрыв рукой небритую щеку, быстро зашагал по безлюдной деревенской улице.

3