Клинок без ржавчины

— Ее выдашь! Посмотри, как скачет, — пожаловалась Магдана почтальону, хотя в душе гордилась, что Гогола у нее йот такая… Попробуй такую усмирить.

— Стой, — сказал Чохели. Неприятно взвизгнули тормоза, машина резко остановилась. Задремавшего было Тадиа подбросило, и он чуть не разбил головой боковое стекло.

— Что там? — испуганно спросил Тадиа.

Чохели приоткрыл дверцу и мрачно оглядел усадьбу какого-то крестьянина.

— Видишь!

За невысоким плетнем из прутьев лозы Манучар Угрехелидзе распахивал свой приусадебный участок. Недавно прошли большие дожди, земля была мокрая, набухшая от влаги, но пара молодых буйволов легко тащила за собой двухлемешный плуг.

Чохели горько было смотреть на это. Вот уж не думал он, что Манучар Угрехелидзе в такую страду покажет своей бригаде спину и будет ковыряться на жалком клочке земли. И тут вспомнил Чохели, что всего две недели назад партийная конференция признала его работу удовлетворительной.

— Удо-вле-тво-рительно, — раздраженно по слогам пробормотал он и вышел из машины.

Буйволы дошли до конца гона, развернулись, лемеха выскочили из борозды, и Манучар, кряхтя, налег на рукоятки плуга, чтобы успеть вовремя срезать угол пашни.

Нелегко было старику гнать борозду.

— Нет, мой Тадиа, — сказал Чохели окутанному табачным дымом инженеру. — Вот она, подлинная оценка моей работы. Колхозник Манучар Угрехелидзе распахивает свой двор. И разве он один? А меня даже похвалили. Удовлетворительно.

— Значит, мы ошиблись, — пожал плечами Тадиа.

— Пошли по старому следу, — сказал Чохели. — Сам знаешь, как мы хватаемся за средний уровень… Как за спасательный круг. И пока у тележки все четыре колеса не отвалятся, все будут считать мою работу удовлетворительной.

— Не пойму я тебя. Чего ты ждал от конференции? Чтобы тебя ругали и чернили? Или без выговора тебе скучно?

— Что ж, может, и скучно, — усмехнулся Чохели. — Затоскуешь, когда дело не идет. А у меня за него сердце болит, еще как болит. Да что толку! Может, я чужое место занимаю… Ты же знаешь, как это получилось.

Еще бы! Инженеру Раинаули никогда не забыть, как буквально в один час изменилась судьба Симона Чохели, друга его детства и юности.

В тот вечер они сидели рядом в полукруглом конференц-зале ИМЭЛ’а, и, когда председатель назвал фамилию Чохели, Тадиа даже подтолкнул к трибуне оробев шего друга. Чохели только-только вернулся из Берлина, донашивал военную форму, успевшую выгореть под жарким ширакским солнцем, и чувствовал себя как-то неуверенно среди ученых мужей — он отвык от добродушно-насмешливых взглядов, седеющих, аккуратно подстриженных бородок, старомодных пенсне и спокойных, удивительно спокойных речей. Но Раинаули глазам своим не поверил — сейчас на трибуне стоял какой-то другой человек, не застенчивый искатель научной степени, а опытный оратор, сумевший с первого слова овладеть вниманием всего зала.

Выступление Чохели очень понравилось работнику ЦК Ираклию Кипиани. В перерыве он подошел к Симону и спросил, не тот ли он Чохели, который до войны был аспирантом академика Ахвледиани.

«Да, тот самый, — ответил Чохели, — а как вы меня запомнили?» — «Мы тогда хотели вас в ЦК забрать, в отдел пропаганды. Да только академик не уступил». — «Вот как! — рассмеялся Чохели. — А я ночи не спал, терзался, думал, что он в меня не верит». «Что вы теперь собираетесь делать?» — «Хочу защитить диссертацию. Я ее перед самой войной начал». — «О чем она?» — спросил Кипиани. Чохели почему-то не сразу ответил. «Так о чем же она?» — быстро переспросил Кипиани. Чохели вздохнул и смущенно улыбнулся. — «Язык сломаешь, пока выговоришь. Длиннющее название у моей диссертации, товарищ Кипиани: «К некоторым принципиальным вопросам замены звука «дз» звуком «з» в алиабатурском поднаречии ингилойского наречия». — «Да, работенка, скажу тебе, мудреная, — без улыбки сказал Кипиани. — Семь лет, говоришь, дожидалась она тебя? Ничего, еще трижды семь подождет, и, будь уверен, никто не украдет твое алиабатурское поднаречие. А вот твой родной Шираки ждать не может, милый мой диссертант. Сколько там земли еще не вспахано и не засеяно! Наука не погибнет, если ты на время отложишь свою диссертацию и поможешь землякам. Ты сам хорошо знаешь: ваши лучшие хлеборобы остались лежать там, за морем, в керченской земле».

Чохели настороженно молчал, понимая, что сейчас в его жизни произойдет что-то необыкновенно важное. «Ну как, товарищ офицер? Будем работать?»

— Что же я мог ему ответить, дорогой Тадиа? Да он и не хотел меня слушать. Ты сам помнишь, какое тогда было время: раз ты фронтовик, грамотный человек — становись к рулю. Все равно, как в бою — разговор короткий. Не прошло и двух недель, как меня избрали первым секретарем.

— А я всегда мечтал, Симон, увидеть тебя хозяином нашего района, — признался Раинаули.