Клинок эмира. По ту сторону фронта

Редькин стоял ссутулившись и с безразличным видом смотрел в маленькое окошко землянки. Можно было подумать, что речь идет о ком-то другом, а он лишь является свидетелем всего происходящего.

– Иди! – сказал Зарубин и проводил Редькина негодующим взглядом.

– Никак не предполагал, что среди нас может оказаться такой подлец, – с сердцем произнес он, когда дверь закрылась за Редькиным. – Вот что значит беспечность и благодушие. Думаем, что одного названия – «партизан» –

достаточно для того, чтобы верить человеку. Для нас это серьезный урок, товарищ Рузметов. Сделайте для себя вывод. У меня к вам до этого не было претензий, хочу, чтобы и дальше так было.

– Товарищ капитан, – заговорил Рузметов, – я ведь ничего не знаю.

– Вот и плохо, что вы не знаете, – подхватил Зарубин. –

В том-то и беда, что мы не знаем того, что нам следует знать. Тут вина и моя и комиссара, но в первую очередь –

ваша. Непосредственный начальник должен знать своих людей не только по именам и фамилиям. Он обязан знать, чем живут, чем дышат его люди, как проводят свободное время, с кем дружат, на что каждый из них способен. А вы –

командир взвода и не знаете, какие гадости творит ваш

Редькин. Да я, когда командовал взводом, даже лошадей знал по кличкам, знал, какая из них хромает, у какой набита холка. А вы людей своих не изучили. Спасибо товарищу

Макухе. Хоть один человек бдительный нашелся. Немедленно же отправьте Редькина на северную заставу и пусть там сидит бессменно.

Рузметов молчал, – он все еще терялся в догадках, какой проступок мог совершить этот долговязый Редькин.

Дело началось, как это часто бывает, с мелочей. Старик

Макуха, страдавший бессонницей, заметил, что по ночам, когда все в землянке спят, Редькин тайком грызет сахар, которого уже очень давно никто из партизан не видел. Так продолжалось две ночи. Это вызвало подозрение у деда

Макухи, и он решил проследить за Редькиным. На третью ночь, когда все заснули, Макуха сделал вид, что тоже спит.

Редькин встал, оделся и бесшумно покинул землянку.

Макуха осторожно последовал за ним. Они шли в сторону от лагеря по дороге, затем по проторенному следу свернули в чащу. Но вот Редькин остановился и, опустившись на корточки, стал копаться в снегу. Он что-то доставал из-под снега и прятал в карманы. Макуха тихонько подкрался к увлеченному своим занятием Редькину и обнаружил, что тот возится с парашютным мешком. Тогда, сдернув с плеча автомат, Макуха скомандовал: «Руки вверх!»

Из допроса Редькина выяснилось, что мешок был выброшен на парашюте в ту ночь, когда отряд совершил налет на эшелон с молодежью, угоняемой в Германию. Редькин в операции не участвовал и слышал, как самолет несколько раз пролетел над расположением лагеря. Не заметив никаких сигналов, летчик пустил две ракеты.

По звуку мотора Редькин догадался, что самолет советский и прилетал он не напрасно. Редькин начал обшаривать все вокруг и вскоре нашел парашютный мешок. Он не сказал никому о находке, – решил сам воспользоваться ею. Немного успокоившись, Зарубин вытряхнул на стол содержимое мешка. Там оказались медикаменты, свертки газет, пачки табака, запалы и взрыватели, патроны к автоматам, а на самом дне небольшой конверт на имя капитана

Кострова и в нем маленькая зашифрованная записка.

Всех охватила радость.

– Значит, кто-то из наших посланцев добрался до командования и выполнил задачу, – сказал Пушкарев и, взяв в руки листок, испещренный двумя рядами цифр, стал вертеть его в руках.

– В этом сомнения быть не может, – уверенно заметил

Зарубин. – Если бы груз предназначался не нам, то в нем не было бы этого конверта.

Шифром владел только начальник разведки Костров.

Он немедленно удалился в пустую окружкомовскую землянку и, не обращая внимания на холод, стоявший там, принялся расшифровывать письмо.

Уже через несколько минут он убедился, что с расшифровкой что-то не получается: то ли он забыл ключ, то ли в тексте письма что-то было спутано. Он применял разные варианты, переставляя цифры, пытался разобраться по смыслу, но безуспешно. Когда кто-либо заходил к нему с вопросом, начальник разведки только отмахивался и не говорил ни слова. Он отказался от обеда и лишь приказал растопить в землянке печь.

– Вот не везет, так не везет, – досадовал Пушкарев. –

Хоть волосы на себе рви.

– Побереги волосы! – шутил Добрынин. – У тебя их и так на полторы драки осталось.

Хотя комиссар и не показывал виду, но он тоже нервничал и расхаживал по землянке, покусывая ус.

В самом деле, обидно получалось. Ведь важнее всего было не содержимое мешка, а именно содержание коротенькой записки, не поддававшейся расшифровке: возможно, там шла речь об условиях дальнейшей связи или было какое-нибудь предупреждение.

Когда день подходил к концу, в штабную землянку быстро вошел Костров.

– Вот пока все, что мог разобрать, – объявил он. –

Мешков сброшено два. Надо искать второй. Это какая-то шарада, а не депеша. У меня уже мозги набекрень.

Зарубин немедленно приказал поднять всех людей и разослать на поиски.

– Пойдемте все, – обратился он к Пушкареву и Добрынину. Те не возражали.