Клинок инквизиции

В скриптории стояла тишина, нарушаемая только шуршанием перьев да звуком пемзы, которой шлифовали пергаменты. В высокие окна щедро лился дневной свет – октябрьский день выдался на редкость солнечным. Четыре монахини за столами даже не подняли голов при появлении Насти. Две из них аккуратно выводили на пергаменте ровные строчки, то и дело макая перья в чернильницы, две другие прокалывали шилом исписанные листы, сшивали их в книги.

– Садись сюда, сестра, – сестра Мина, пожилая монахиня с морщинистым серым лицом, указала на заваленный свитками стол. – К переписыванию ты еще не готова. Начнешь с очистки старых пергаментов. – Она положила перед Настей кусок пемзы и бритву. – Это делается так… – Сестра Мина принялась бережно, почти любовно водить по поверхности старого свитка. – Если чернила въелись глубоко, воспользуйся бритвой. Вот так…

Тоска какая, мать моя, думала Настя, наблюдая, как блеклые строчки исчезают под пористым камнем. Здесь же чокнуться можно!

Ее унылый вид не укрылся от цепкого взора старушки.

– Помни, сестра, – назидательно произнесла она. – Ты творишь богоугодное дело. Тебе оказана высокая честь, сестра, выполнять самую благородную работу, не только умственный, но и аскетический труд. Каждая выведенная буква искупает один твой грех…

Прекрасно! Настя саркастически хмыкнула про себя. То есть и грехов не искуплю, я-то даже и писать не буду, только кожу скрести…

– Петр Достопочтенный сказал: переписывание позволяет отшельнику взращивать плоды духа и замешивать тесто для небесного хлеба души, – вдохновенно продолжала сестра Мина.

Настя автоматически кивала, навесив на лицо самое благообразное выражение. Удовлетворившись вниманием девушки, монахиня наконец отошла к другому столу, проверять работу переписчиц.

Настя лениво возила пемзой по пергаменту, активизируясь лишь под взглядом сестры Мины. Время текло медленно, и казалось, вообще останавливалось от осознания того, что она будет продолжать трудиться, даже когда все уйдут спать – таково наказание. От нечего делать Настя вгляделась в текст, который сводила. Разобрать удалось мало: буквы, и без того бледные, под пемзой истончились и сделались бесцветными. Насколько Настя разобрала, перед нею был какой-то хозяйственный отчет: цены на масло, даты продажи, количество и вместимость бочек.

– Усерднее, сестра Агна, усерднее… – сестра Мина неслышно подкралась сзади, нависла над плечом. – Помни: труды восславляют Господа и спасают твою бессмертную душу.

Настя, изображая воодушевление, с удвоенной силой принялась тереть пергамент.

– Достаточно, я полагаю. – Монахиня выдернула свиток из-под руки девушки. – Изрядно, сестра Агна, очень изрядно, почин положен.

Она отошла, а Настя выдернула из груды свитков еще один. Единственное, что она усвоила из предыдущей записи: девица фон Гейкинг владеет грамотой. Теперь будет не так скучно, решила она. Оставшись в скриптории в одиночестве, можно будет хоть что-нибудь почитать.

День тянулся и тянулся, Настя не раз уже клевала носом, за что получала строгий выговор сестры Мины. Наконец колокол возвестил о конце работы. Монахини сложили письменные принадлежности, гуськом прошли к шкафу, убрали недописанные пергаменты и посеменили к выходу.

– Ты остаешься в скриптории еще на два часа, сестра, – известила сестра Мина.

– Я помню. – Настя склонила голову в знак смирения. Не удержавшись, со скрытой насмешкой добавила: – Ведь я замешиваю тесто для хлеба души…

Сестра Мина не поняла иронии, одобрительно кивнула и вышла из скриптория, наставив напоследок:

– Два пергамента, сестра. Не меньше.

– Иди ты на хрен, – пробормотала Настя по-русски, когда за монахиней закрылась дверь. Добавила еще несколько непечатных фраз, на душе стало немного легче.

На улице стремительно темнело. Поеживаясь от холода, Настя зажгла масленые плошки, расставила их перед собой, отодвинула пергаменты. Вздохнула, развернула следующий свиток – знакомые вроде буквы складывались в тарабарщину. Латынь, неинтересно. Настя порылась в пергаментах, выискивая подходящее чтение. Отрывки из Библии, хозяйственные записи, молитвы…

– Ни тебе сюжета, ни динамики, ни секса, – ворчала она, перелопачивая шуршащую груду.

По скрипторию пронесся словно бы легкий вздох, воздух пришел в движение, коснулся щеки холодным крылом. Настя досадливо отмахнулась – за время пребывания в монастыре такие штуки стали пугать ее гораздо меньше. Сквозняк. Ветер. Или не сквозняк и не ветер, а призраки… Плевать.

Внимание привлек большой – в четыре раза больше остальных, пожелтевший, обтрепанный по краям лист. На нем черными и красными чернилами была нарисована какая-то сложная схема. Настя повернула пергамент несколько раз, вглядываясь в линии, потом присвистнула: перед ней лежал чертеж монастыря – скорее всего, тот, которым пользовались при постройке.

– Так… – бормотала Настя, изучая рисунок и не зная еще, чем он может быть полезен. – Это внутренний двор, здесь галерея, тут дормитории… А где скрипторий? Вот он.