Клинок инквизиции

Тварь булькнула что-то, потянула сильнее. Настя ощутила под ногами крутые ступени. Они долго спускались по лестнице, потом снова зашагали по коридору, который поворачивал то влево, то вправо. Становилось все холоднее, сырой воздух гудел от множества голосов.

Вдруг за следующим поворотом забрезжил слабый свет. В первую секунду Настя ощутила радость – тварь все же вывела ее наружу. Но тут же поняла, что ошиблась: свет был зеленоватым и… мертвым – такой не мог исходить ни от луны, ни от светильника.

Существо радостно взвизгнуло – как пес, приветствующий хозяина, потрусило вперед, таща Настю за собой. Свет делался все ярче и гуще, он не бил лучами, не отбрасывал бликов – просто равномерно заполнял собою пространство, делая воздух похожим на стоячую воду. Это выглядело одновременно притягательно, жутко и… очень опасно. Инстинкт выживания вопил, что надо убираться отсюда, разум, затуманенный призрачными шепотами, хотел остаться.

Настя остановилась, дернулась назад. Но хватка существа стала крепче, а невидимые крылья упруго ударили в спину, подталкивая вперед. Тварь втянула Настю в небольшой зал, отпустила руку и встала позади, загораживая выход.

Посреди комнаты, залитой густым, маслянистым зеленым светом, стоял каменный алтарь, над которым парила в воздухе небольшая, в две ладони высотой, статуэтка. Идол сидел в позе лотоса. У него было мускулистое поджарое тело, огромная лысая голова и уродливое лицо – тяжелые надбровные дуги, маленькие глазки, горбатый, нависающий над губами, нос. Из-под тонких, раздвинутых в ухмылке, губ выглядывали острые клыки. Уши, длинные и заостренные, были широко растопырены, макушку венчал одинокий рог, глубоко посаженные глаза излучали зеленый свет. Изваяние мягко покачивалось в нем, колыхалось на его волнах, словно уродливый зародыш в околоплодных водах.

Голоса уже не шептали, они вопили, накладываясь один на другой, объединяясь в оглушительный хор:

– Он восседает под корнем древа смерти. Он звонит в колокола боли, и имя им – семь смертных грехов…

В зеленой мгле ткались силуэты – размытые, нечеткие, но неизменно уродливые. Искаженные лица, изломанные тела словно проступали под тканью пространства, натягивали ее, стараясь разорвать и попасть в мир, но, не сумев, уступали место новым абрисам.

Пол вокруг алтаря устилали кости – гладкие, хрупкие, обкатанные временем и покрытые остатками гниющей плоти. Много было обгорелых останков, судя по размерам, все они принадлежали детям.

На алтаре лежали какие-то предметы, показавшиеся Насте знакомыми. Она всмотрелась сквозь зеленоватую дымку: посох, точно такой же, на какой опиралась мать Анна, массивный перстень и печать – атрибуты власти аббатисы.

Тварь надавила на плечи, принуждая поклониться. Настя вывернулась, шагнула в сторону, прижалась спиной к стене и тут же отшатнулась, почувствовав движение.

Стена шевелилась, как живая, переливалась и сама испускала зеленоватый мертвенный свет.

«Это…» – Настя не успела додумать. Кто-то ударил ее сзади по голове. Зеленый свет померк.

– Снег на улице, – пролепетала маленькая Лотта, – сестра, слышишь, снег?

Сухие крупинки шуршали по промасленному пергаменту на окне.

– Угомонись, – сонно ответила Фрида.

Малышка вечно крутилась, долго засыпала, мешала отдохнуть. Фрида мечтала о собственной постели – да где там, в доме нет ни места, ни денег на новый тюфяк. Скорее бы уже взяли замуж, подумала она, смежая веки.

– Холодно, – Лотта поежилась, потянула на себя тонкое одеяло.

– Не дергай! – возмутилась средняя сестра, Мета.

– Дочки, тихо! – прикрикнула из угла мать. При свете сальной свечи она штопала поношенную отцовскую рубаху.

Сестры сразу же замолчали – матушка в гневе была скора на расправу. А если еще и отец проснется…

Дверь с грохотом распахнулась, в дом ворвалось чудовище.

– Волк, волк! – запищала Лотта и нырнула под одеяло.

Мать закричала, бросилась к девочкам. Один удар – крик сменился изумленным бульканьем разорванного горла.

Вервольф сдернул одеяло, подхватил Фриду и выскочил прочь.

Сенкевич

С ночного неба сыпался мелкий колючий снег, завывал ветер, гнал по улицам поземку. Город замер до утра: ни одного прохожего, ни одного огонька в окне. Люди спрятались, чтобы пережить еще одну ночь. Ночь, которая принадлежала вервольфу.

Ему не было холодно, он бежал по темным улицам, разыскивая любимую жертву – всегда ее, всегда одну ее. Сердце тяжело стучало в сладком предвкушении. Вот она, высокая, стройная, черноволосая, гибкая, самая желанная, стремительно убегает по темной улице.

Он мог бы догнать в несколько прыжков – не стал, продлевал удовольствие от охоты. Сдерживал себя, бежал медленно, с вожделением глядя на то, как она подбирает юбки, открывая длинные сильные ноги, на то, как напряжена ее спина, как тугие черные кудри мечутся по плечам.