Клинок Минотавра

– Сама плебейка! – взвизгивала мать, замахиваясь на старуху влажной тряпкой, но бить – не била, по-своему жалея ее, ненормальную. – Поглядела бы я, как бы ты тут сама накняжилась! Небось, с голоду бы померла…

Старуха была матерью Владленова отца, который помер рано, оставив после себя сына и пенсию, что полагалась военным за утрату кормильца. Пенсию приносила почтальонша, которая задерживалась надолго, сплетничая с матерью, а старуха, пользуясь этакою занятостью невестки, спешила выбраться из своего закутка. Она хватала Владлена за руку, на удивление крепкими цепкими пальцами, и шипела:

– Плебейка! А ты князь!

Когда Владлен вырос достаточно, чтобы не пугаться старухи, он перестал ее слушать. И шипел в ответ:

– Мамке нажалуюсь!

В князей он не то чтобы не верил, но, будучи советским школьником, полагал их угнетателями трудового народа. В учебнике так писали. А быть одним из числа угнетателей Владлену хотелось еще меньше, чем работать на огороде.

Однако старуха не успокаивалась. Она замолкала на день, на два, а потом вновь подбиралась к Владлену, смотрела на него выпученными глазами, вздыхала и говорила:

– Ты князь. Забыл только… все забыли… а я помню… и расскажу. Слышишь, все ему расскажу!

– Ой, мама, перестаньте, – Владленова матушка вновь отмахивалась полотенцем, но незло. – Лучше уж оладушков попробуйте…

…У нее появился поклонник, и перспектива наладить личную жизнь – а ведь молодая еще, куда ей во вдовицы, – благотворно сказалась на ее характере.

Владлен не протестовал.

Пусть Василий и был всего-навсего трактористом, но человеком казался серьезным, пил в меру, получку приносил, совал матушке рубли, а на Восьмое марта принес букетик акации и коробку конфет. Забор починил опять же. И к Владлену не придирался.

Чего еще желать?

Старуха ярилась, шипела и грозилась клюкой, но оладушки ела, подбирая стекающий с подбородка жир пальцами. Пальцы же облизывала…

…После свадьбы, когда Владлен вернулся в опустевший дом, благородно оставив матушку наедине с супругом, старуха сказала:

– Ты мне не веришь… пойдем…

Она поманила Владлена за собой, и он, слегка хмельной – много выпить подростку не позволили, но налить налили – пошел. В подполе пахло солеными огурцами, которые мать ставила в старой дубовой бочке, придавливая крышку кирпичом. Старуха ловко протиснулась мимо бочки, потянулась к полкам, почти опустевшим за зиму, она сдвигала банки к краю, и Владлену приходилось хватать их, чтобы не упали.

– Вот!

Из стены старуха вытащила кирпич, а из кирпича – сверток, и прижав его к груди, резво выбралась в хату. Гнилую тряпицу разворачивала бережно и раскладывала на столе золотые царские червонцы.

– Наследство мое… твое наследство…

Лег медальон на витой цепочке, старуха нажала, и медальон открылся.

– А это она… княжна…

Портрет был крохотный, но княжна Тавровская смотрела на Владлена с презрением, с печалью, с непонятной тоской… одного взгляда хватило, чтобы, если не влюбиться в эту невозможную женщину, то почувствовать родство с нею.

Князь?

Выходит, он, Владлен, князь?

А старуха говорила, рассказывала и про старую усадьбу, которая почти развалилась, про проклятье княжеское, про кинжал, который похоронили вместе с последней из княжьего рода, про то, что не последней она была, но…

– Незамужняя понесла. И не захотела свадьбой грех прикрыть, а может, не смогла. Кто был отцом? То не ведомо. Но родила княгиня дитя и отдала своей горничной, моей прабабке, дескать, это ее дитя… привечала мальчонку, пока жива была. И отписала завещание, все к нему отойти должно… не вышло…

Тот мальчонка, рожденный неизвестно от кого, мог бы получить от старой княгини имение, когда б не приключилась революция…

– Мой-то батюшка знал, какого роду, и строго-настрого велел кровь хранить. Он ненавидел коммунистов. Церкву разрушили, и дом его… освободили народ? А как бы не так! Посадили на цепь, привязали к земле, работайте, мол…

Старуха погладила Владлена заскорузлой ладонью.

– И пришлось… всю жизнь пришлось… что ему, что мне… ты вот вырвешься. Помни, Владленушка, все твое… все… и проклятье…

Она отдала и червонцы, и медальон, гордая тем, что исполнила предназначение. О находке Владлен матери говорить не стал, чуял – не одобрит. Она же, счастливая в новообретенном супружестве, вовсе, казалось, Владлена не замечала. Жить переехала к мужу, в его дом, который и новей, и просторней. Упоенно ссорилась со свекровью и мужниными сестрами, мирилась, копалась в огороде… до Владлена ли?

Его желание остаться со старухой она приняла спокойно.

Да и то, не было в новом ее доме Владлену места. Нет, его никто не гнал, но он чувствовал себя чужим. Лишним. Раздражающим напоминанием, что брак у матушки не первый, и что взяли ее «с довеском»…

– И ладно, – говорила старуха. – Ты не их крови, вот и чураются.

Он кивал.

Мать появлялась раз в неделю, чтобы убраться, хотя Владлен и сам убирался, приготовить еды и проинспектировать огород…