Клинок Минотавра

И в этот миг сделалась невыносимо похожа на нее, женщину, которая изуродовала мою жизнь. Я отшатнулся от девушки, и мое отвращение не осталось незамеченным.

Что до слов ее, то Елизавета оказалась права: моя беспокойная супруга умерла. Она отошла в мир иной, обеими руками стискивая бронзовый клинок, улыбаясь безумно, и выражение ее лица было таково, что я и спустя годы, вспоминая его, вздрагиваю. На нем сплелись невыразимая мука и наслаждение.

Стоило ли говорить, что эта смерть, по мне так весьма закономерная, вызвала новый виток сплетен. И естественно, меня вновь обвиняли в том, что я довел женщину до могилы. Пожелай я рассказать правду, никто не стал бы ее слушать.

Я не желал.

Я наслаждался тишиной и покоем, воцарившимися в доме. И длились они лет пять… мы жили по старому, единожды установленному распорядку, который в той или иной степени свойственен всем небольшим усадебкам. И в роли сельского помещика я чувствовал себя удобно. Несколько беспокоил Мишенька, которому хотелось дать образование, но в то же время ввиду его болезненности я опасался отсылать сына из дому, предпочтя нанять учителей. Следует сказать, что и он, и моя падчерица, к которой, боюсь, у меня так и не появилось любви, учились прилежно, радуя и меня, и наставников немалыми успехами. И если Мишенька рос обыкновенным, то нечеловеческая колдовская красота Елизаветы расцветала с каждым годом. О матери ее в доме не вспоминали.

Тут следует сказать, что Мишенька к сестре относился с искренней любовью, жалея ее и упрекая меня в равнодушии, он старался оградить ее от бед, она же платила сдержанной привязанностью.

Когда Мишеньке исполнилось пятнадцать, я принял приглашение дорогого моего брата и переехал в Петербург. К тому времени скандал с моею отставкой был позабыт, а сам провинциальный помещик с двумя детьми особого интереса не вызывал. Мне удалось устроить Мишеньку в университет, а вот с Лизой все обстояло куда как сложнее. Ее следовало бы вывести в свет, однако мое состояние не позволяло устроить Елизавете достойный дебют. Брат готов был помочь, но… я не знаю, как объяснить сей факт, но я боялся представлять ту, которая считалась моей дочерью, обществу. Глядя на нее, я вспоминал свою недостойную жену, черную ее душу, обманчивую красоту. И мог ли я обречь другого на те муки, которые испытал сам? Тогда-то и решено было, что выводить Елизавету в свет я не стану. Она решение это, как и иные, касавшиеся ее, приняла с покорностью, ни словом, ни жестом, ни даже взглядом не выразив неудовольствия.