Клинопись

Бок о бок с европейцем ехал черный как ночь исполин. Видимо, это был и вовсе не человек. Как сын, рожденный женщиной, мог обладать столь темной кожей? И еще на исполине почти не было одежды. Его срам едва-едва прикрывала набедренная повязка, сделанная из шкуры нездешнего зверя, а поджарый торс крест-накрест опоясывали сыромятные ремни. На ремнях звенело в такт лошадиным шагам оружие: два клинка, два пистолета, топор с лезвием причудливой формы и карабин английского производства.

Три пути, ведущие в Пиджент, сливались на базарной площади. Здесь же слился в единое целое отряд загадочного европейца. Три дюжины пустынных странников – такими силами можно было при необходимости штурмовать гарнизон Краюхина. Три дюжины лихих клинков – слишком много для такого крошечного городка, как Пиджент.

Покупатели давно покинули базар. Разошлись уже по домам местные лавочники. Только заезжие торговцы пировали в тесном кружке, разложив снедь на одном из прилавков, да у белой стены новой почты засиделись за кальяном трое невозмутимых аксакалов.

Европеец подвел отряд к старикам. Те так же отрешенно, как и за минуту до того, пустили по кругу узорчатый мундштук. В воздухе возле них отчетливо пахло анашой. Европеец заговорил. Как и следовало ожидать, такое наречие зазвучало в Пидженте впервые, и никто из аксакалов не понял ни слова. Тогда из строя странников выехал туркмен в полосатом халате и тюбетейке.

– Мой господин спрашивает: кито в этом городе главный, да?

Один из аксакалов поднял на туркмена мутные глаза.

– Давно-о-о здесь сидим! – ответил он и захихикал.

Верещагин отдыхал в саду. Он лежал на тахте, в его руках была гитара. Рядом на столике дымила полная окурков пепельница и медленно нагревался ополовиненный графинчик со «смирновкой».

Подействовал на душу офицера своей музыкой длинноволосый юнец с патефоном, захотелось и Верещагину сочинить что-нибудь… романсик какой-нибудь на модных аккордах выдумать. Чтобы в нем и о любви, и о разлуке спето было, чтобы об удаче и об этих далеких от милого сердцу севера краях куплеты звучали. Он уже было подобрал гармонию, когда его прервал взбудораженный Кахи. Мальчишка без спросу ворвался в сад Верещагина, тараторя на ходу:

– Господин капитан! Какие-то люди приехали из пустыни, у них много оружия, господин капитан! Они спрашивают у аксакалов, кто у нас в городе старший, а у тех что ни спроси, до утра хихикать будут!..

Верещагин встрепенулся:

– Это не Абдулла?

– Не, я их здесь не видел ни разу. Совсем незнакомые, господин капитан, совсем чужие! – поспешил ответить Кахи. – И с ними черный дэв с белыми зубами приехал!

«Неужели Кара-Черкез перехитрил Краюхина, ушел от облавы и прорвался в Пиджент?»

Верещагин вскочил на ноги. Кахи помог ему натянуть сапоги. Да-с, не понос, так золотуха… Предположение о визите Кара-Черкеза показалось Верещагину единственно верным. И потому он испугался.

– Какой шайт… тьфу ты! черт принес их нам на голову! – пробормотал Верещагин. В чем был – в белой домашней рубахе и синих форменных брюках с лампасами – он выскочил на улицу. Сунул перед этим за пояс наган, хотя если в Пиджент пожаловал Кара-Черкез…

Кара-Черкез – это серьезно. Куда серьезней, чем Абдулла.

Он помчался вдоль пустынных улиц. Вперед, по шаткому деревянному мостику через арык. «Скорее, ваше благородие!» – подгонял он сам себя. Вперед, мимо мечети, через сгущающийся сумрак, под аккомпанемент цикад; вперед, мимо прокаженного дервиша, пробравшегося-таки в город, к зажатому двухэтажными постройками устью входа на базарную площадь.

А на базаре вовсю хозяйничали незнакомцы. Среди драных халатов странников выделялась мускулистая фигура исполинского негра. Людей этой расы в здешних краях отродясь не видели, поэтому неудивительно, что мальчик принял африканца за пустынного демона-дэва. Африканец ехал верхом на гнедой кобыле и был непристойно, как посчитали бы здешние блюстители морали, наг.

Испуганные торговцы вяло защищали свое добро. Они наверняка успели триста раз пожалеть, что не убрались с рынка вместе с местными в то время, когда отсюда ушли последние покупатели. Теперь же заезжих охотников за прибылью шутливо и беззлобно грабили охотники на двуногую добычу. Где-то на другой стороне рыночной площади раздался звон разбивающегося стекла. И следом – женский вопль…

«Нет, не Кара-Черкез, – понял Верещагин, – как бы не хуже…»

Он вынул пистолет и, мысленно перекрестившись, пальнул в воздух.

– Кто здесь искал главного? – проревел он. – Я – капитан Павел Верещагин! И я отвечаю за порядок!

За порядок в городке и окрестностях отвечал Краюхин… только зачем заезжим бандитам знать все нюансы?

Но на него уже глядели. Мгновение – и вот его уже теснят лошадьми и вокруг клацают затворы винтовок.

– Кто здесь хотел говорить? – вновь спросил Верещагин. Прозвучало это грозно и убедительно.

Всадники расступились, навстречу таможеннику выехал европеец. Он смерил Верещагина долгим взглядом и заговорил на фарси, обращаясь к одному из бандитов:

– Муса, спроси этого усатого кабана о караване. Если он ничего не знает – пристрели. Он меня раздражает.