Клинопись

Верещагин поспешил взять быка за рога. На фарси он говорил бегло, вопрос сам сорвался с языка:

– Скажи, кто ты и что здесь забыл?

Европеец рассмеялся.

– Мне нравится этот русский! – выкрикнул он, обращаясь к спутникам. – Но вопрос все же задам я, – он едва заметно наклонился вперед. – Видел ли ты здесь караван некоего Абдуллы, почтенный… э-э-э… Па-вел?

– Видел, – ответил Верещагин. – Он ушел из Пиджента.

Белокожий незнакомец нахмурился. Надул заросшие недельной щетиной щеки.

– Врешь, русский! Следы каравана вели в одну сторону… Абдулла еще здесь!

– Тогда или ищи его сам, или убирайся! – отрезал Верещагин. – Но безобразия чинить в городе я не позволю никому!

Главарь глубокомысленно закивал. Мол, боюсь-боюсь!

– Ты, хранитель порядка, напрасно покрываешь Абдуллу, – сказал он, не сводя с Верещагина пристального взгляда. – Абдулла – вор и мошенник.

– А чем лучше ты? Человек, пришедший из пустыни, не назвавший своего имени, говорящий на чужом здесь языке?

Европеец усмехнулся.

– Если желаешь, зови меня Имярек. А язык, на котором я говорю сейчас, похоже, устраивает нас обоих. Нет смысла говорить на английском, французском или немецком. К тому же у меня нет секретов от моих братьев по оружию. Верно, клинки?

«Клинки» разразились воодушевленным воплем.

«Дело – табак!» – понял Верещагин. Но не к лицу бравому капитану было юлить, хитрить или, более того, заискивать перед заезжим оборванцем в нелепой шляпе.

– Ищи-ка лучше своего Абдуллу сам! – проговорил он тоном, отметающим любые препирательства. Нужные интонации Верещагин отточил во время досмотров караванов и задушевных бесед с взбешенными караванщиками.

Он отвернулся и зашагал к сбившимся в безмолвную кучку приезжим торговцам.

– Муса!.. – коротко приказал главарь.

Дорогу Верещагину в сей же миг преградил всадник на кауром жеребце.

– Э! Хозяин не договорил с тобой, да? – окликнул таможенника конный, поигрывая перед его лицом плетью.

Верещагин вздохнул. Утер рукавом выступившую на лбу испарину.

То, что произошло дальше, заняло всего несколько мгновений.

Верещагин схватил жеребца за шею одной рукой, другой – за узду и дернул вниз и в сторону. Конь всхрапнул, завалился набок и упал на землю, подмяв под себя наездника. Пока бандиты изумленно таращились на то, как жеребец сердито лягается и пытается подняться, а поверженный всадник проклинает богов, Верещагин выхватил из-за пояса наган и метнулся обратно. Главарь был все еще рядом. Если бы схватить его и использовать в качестве живого щита!.. Вот тогда можно было бы побеседовать на равных.

С кличем «эг-хеу-хей!» на Верещагина бросился негр. В руках темнокожий воин сжимал топор. Верещагин успел разглядеть, что лезвие его оружия сделано из причудливо выточенной кости… Дикий народ – варварские нравы. Верещагин поднырнул под удар, пропуская костяное лезвие мимо себя, и оказался возле взмыленного крупа его лошади. Не мудрствуя лукаво, толкнул кобылу обеими руками, снова вложив в движение медвежью мощь своего тела. Как и жеребец за полминуты до того, кобыла визгливо заржала и рухнула набок. Ловкий негр черной ящерицей выскользнул из седла, чтобы на него не навалилась лягающаяся туша. Перекатившись по земле, он вскочил на пружинистые ноги и выдернул из ножен два изогнутых, точно львиные зубы, клинка.

В этот миг грянул залп из десятка ружей. Лошади заметались по рыночной площади, переворачивая пустые прилавки и сбрасывая с себя всадников.

У Верещагина заложило уши. Он поспешил убраться с дороги несущейся прямо на него кобылы; лошадь волокла за собой труп хозяина, застрявший ногой в стремени. Африканца Верещагин потерял из вида, но темнокожему, да и остальным бандитам, стало не до таможенника. С крыш домов, окружавших базарную площадь, невидимые стрелки поливали их свинцовым ливнем. И наступившая ночь не мешала видеть, как песок под копытами мечущихся лошадей покрывается пятнами крови.

Торговцы, позабыв о товарах, разбежались кто куда. Банда европейца, хаотично отстреливаясь, хлынула на дорогу, уводящую в пустыню. Верещагин бросился за перевернутый прилавок и из-за этого укрытия разрядил револьвер, целясь в увенчанную широкополой шляпой фигуру. Главарь бросил взгляд за спину, затем прижался к шее лошади и пустил ее галопом.

Верещагин переломил горячий наган и стал торопливо перезаряжать барабан, когда рядом скользнула чья-то тень.

– Эй, урус! Не стреляй, не надо! – окликнул его незнакомый голос. Тень переместилась ближе, и Верещагин узнал в ней косматого таджика – человека Абдуллы.

– Пойдем, урус! – позвал таджик. – Абдулла зовет.

Верещагин поглядел в сторону отступающей банды, но там, откуда только что раздавались выстрелы, лишь клубилась пыль. Бандиты растворились среди барханов.

– Вай, урус! Вай, шайтан! Конь руками повалил! Мои глаза это видели! Да!