Клёст - птица горная

Ей-богу, если я сбегу, и меня поймают, то любой судья даст мне полное помилование, лишь мельком глянув на эти ухмыляющиеся рожи, которые мне достались в подчинение. Кстати, а это мысль: если я на учениях начну гонять свою пятёрку со всей дури, то меня, быть может, признают невменяемым? Действительно, кто, будучи в здравом уме, сможет подумать, что из этих двух балбесов можно сделать приличных солдат? — только тот, кто с головой не дружит. Больной на голову старикан, умеющий запросто уложить парочку здоровенных десятников — кому в армии нужен такой?

Плохо, что я совершенно не умею лицедействовать. Обычно мне, наоборот, приходилось напрягать мозги в поисках выхода, а как изображать слабоумного — я не представлял. Вообще никак.

Третьим, вернее, четвёртым, мне представлялся Шестёрка. Пока не заслужил приличной клички — так и будет у меня Шестёркой. Едва ли он старше «братьев-близнецов», но только взгляд как у злобного волчонка, и сам весь серый какой-то, и нежная, почти детская щетина — тоже серая. Если и смотрит в глаза, то только вызывающе. Но душевной силы в нём не чувствуется — если бы имелась, то не шестерил бы.

— Зачем ты пошёл в наёмники? — спросил я. — Смерти захотел? Шестерить мог бы и среди «лопухов».

Лопухами среди вояк называют всех невоенных людей, к слову.

— А тебе зачем, командир? — развязно отозвался тот. — Захотел — и пошёл. Чё, нельзя, что ли? Может, бабки нужны. Проигрался я.

— Неудачное ты место выбрал для загребания бабок, — просветил его я. — В армии, сопляк, головы теряют гораздо быстрее, чем зарабатывают деньги.

— Ну, это мои проблемы! — огрызнулся пацан.

— Нет, кретин, это теперь не только твои проблемы. Если командир теряет много солдат, то он считается плохим командиром. А я не хочу, чтобы меня считали плохим. Уразумел? Отвечай, когда спрашиваю!

— Так точно, господин десятник! — отозвался Шестёрка с видом «а не пошёл бы ты, вот привязался».

— Так вот: я помогу тебе заработать твоё бабло, как ты выражаешься, и дам шанс вернуться живым домой с этими деньгами. Твоя задача — выполнять всё, что скажу. Понятно?

— Так точно, господин десятник! — повторил Шестёрка с тем же видом.

— Свободен.

Что бы вам не говорил уголовник — никогда нельзя верить ни единому его слова. Если он сказал, что проигрался, — совсем не факт, что так оно и есть. Запросто мог оказаться и убийцей, скрывающимся от правосудия. Или вором. Или грабителем с большой дороги. Тёмная лошадка…

Последним я допросил уголовника со сломанной рукой. Этот дядька производил более весомое впечатление, нежели угловатый, ершистый, тщедушный Шестёрка: плечи широкие, крепкие, и чувствовалось, что убивать ему приходилось. Взгляд свинцовый, мрачный.

— Как рука? — кивнул я на неё.

— Чешется.

— Это хорошо. Значит, заживает.

Его взгляд не изменился.

— Вам троим нужно понять сущую малость: армия — это не шалман, и командуют в ней не паханы, а те, кто заслужил это право своей кровью на поле боя. В армии всё давно и без вас решено, как лучше, — вам остаётся только молча подчиняться. Если армия начнёт жить по воровским законам, то её разобьют в первом же бою, и всем вам, умникам, снесут головы на раз-два. И мне заодно, а я очень жить хочу… как, бишь, тебя?…

— Штырь.

— Штырь, значит. А ты сам-то жить хочешь, или вам уже давно на жизнь свою наплевать?

— А кто ж не хочет жить-то?

— Например, тот, кто на десятника с ножом кидается. Убил бы меня — самого казнили бы. После пыток и допросов с пристрастием. Я тебе больше скажу: я могу хоть сейчас подать на тебя рапорт о нападении, и тебе будет та же крышка, — на гроб. Или ты так далеко не думаешь?

— Ну, иди, пиши, паскуда — я тебя не держу, — он сплюнул.

— Вижу, что не понимаешь. Так вот: в армии писать рапорты — дело обычное и паскудным не считается. Вообще. Тот, кто не понимает разницу между рапортом и доносом — тот, считай, покойник. Уразумел? Не знаю, что вы там себе про меня будете думать, но, уверяю тебя, что ни один десятник от меня морду воротить не станет и стукачом не назовёт. Вот в этом и есть разница между армией и воровской «малиной». Понял, боец?! — я повысил голос.

— Чего ж не понять?

— Отвечай, как положено! — я грубо ткнул его в больную руку, но как бы невзначай, — в плечо.

— Да понял, я, десятник! Понял!

— Свободен…

После обеда я скомандовал боевое построение, а потом с изумлением рассматривал шеренгу, производившую впечатление сбежавших клоунов из бродячего цирка. Соседний десяток пялил любопытные глаза, — я заметил ухмылявшегося Грача и послал ему свирепый взгляд: это ведь он сформировал такое убожество.

— Вы что, вооружение сами себе делали?

— Чё дали — то и носим, — буркнул Штырь.

Остальные насторожённо помалкивали.

— Напра-во! — скомандовал я. — Шагом… арш!