Клиповое сознание

И философия, и богословие имеют смысл, если в человеке, к которому они обращаются, есть скромное место для Бога. Но сегодня нам приходится говорить об антропологической катастрофе, о том, что общество становится все лучше, все гуманнее, жизнь — комфортнее, а человек становится все хуже и все больше приближается к животному.

Почему?

Потому что, по словам Константина Аксакова, жизнь в обществе требует права и законов, но она не требует совести. Поэтому социальный прогресс неминуемо приводит к тому, что право начинает заменять совесть. В результате получается не человек, а социальный автомат, в котором нет места для Бога.

Еще один признак надвигающейся антропологической катастрофы связан с тем, что на смену русской соборности приходит броуновское движение самодостаточных атомов. Собор — это не коллектив и не социальная группа, это уникальный способ существования верующих людей, центр которых смещен из «я». Собор — это «мы», а «мы» — это «я» за пределами самого себя. Что может объединить людей со смещенным из центра «я»? Только вера, надежда и любовь. Катастрофа состоит в том, что Атлантида, на которой когда-то жили эти русские люди, исчезла. Ее поглотила круговерть социальных событий. Она исчезла, а мы остались. Но мы — другие. У нас есть центр, наш центр — это «я», а «я» — это уже не «мы». Что может объединить таких людей? Только интерес, корысть, жажда всеобщего эквивалента. Интерес объединяет нас в социальные группы, страты, которые лишены начал софийности и соборности. В этом я вижу признак грядущей антропологической катастрофы.

Наше упование связано с образом Христа, вселяющего в наши разуверившиеся сердца веру, надежду и любовь. Наши умственные чаяния связаны с возрождением славяно-греко-латинской академии — одного из важных источников русской духовности, источника, в котором состоялась встреча души и ума.

Часть 8 Рецензии

8.1. По поводу книги Ю.М. Осипова «Обретение»

Профессор Ю.М. Осипов долго искал свою книгу и, не найдя, написал свою — «Обретение».

Юрия Михайловича трудно поместить в какой-либо раздел науки. Еще труднее его отнести к какой-либо философской традиции. Кто он? Постмодернист? Нет. Позитивист? Нет. Марксист? Нет. Кантианец? Нет. Когда мне говорят, что он экономист, я улыбаюсь. «Если производство, — говорит Осипов, — каких-нибудь сапог или того же мыла объявлялось согласно ученому глубокомыслию экономикой, то чем же тогда являлось производство человека или того же знания, как и самой науки?..» (с. 14). Он, скорее, фурия экономики, ее метафизический овод, кто кусает, жалит и не дает покоя экономистам, требуя от них невозможного, то есть трансгрессии, выхода за пределы экономики с тем, чтобы взглянуть на нее со стороны иного.

Тот, кто говорит, что Осипов философ, я прошу взять «Обретение». Вот, что он пишет о философии: «Философия в ядре своем — весть о неизвестном» (с. 12), то есть знание о незнаемом. Да как же можно знать о том, что мы не знаем? А зачем, говорит Осипов, знать о том, что мы и так уже знаем. Осипов, как Кузанский, говорит о философии как ученом незнании.

Может быть, Осипов пророк, проповедник? Раздел под названием «Сотворение» я рекомендовал к обязательному чтению для магистров. Вот любимый мой фрагмент: «Верить или не верить в Бога? Глупый и пустой вопрос: признавая человека в человеке, ничего попросту не остается, как признать Бога, да что признать, просто констатировать, что Бог есть и что Он, будучи иномирным… э-э… феноменом, прямо в человеке и присутствует, даже если человек этот атеист и безбожник» (с.136). И далее: «Но все пошло у Христа, видно не так, как ему думалось…». Человек не желал пойти за Ним, не желал становиться иным. Я давно уже заметил, что у Осипова особый взгляд на отношения между Богом и человеком. Мне иногда кажется, что Осипов, как когда-то С. Булгаков, хочет Бога защитить от человека.

«Быть русским невозможно», — говорит Осипов, и ты с ним соглашаешься. И дело не в том, что есть русские и еще есть россияне, нерусские россияне. Кто бы ты ни был, но в России твоя жизнь должна быть служением. Здесь мы на службе. Здесь «воображение правит миром», — цитирует Осипов Наполеона.

Среди того, что я искал, все ли я нашел в «Обретении»? Нет, не все.

Если экономика — это движение вещей, опосредованных деньгами, то что с ней происходит тогда, когда сами деньги становятся товаром? Если деньги товар, то верна ли формула «деньги — товар — деньги»?

Допустим, что деньги существуют в головах людей. Но ведь есть еще и акции — это плод нашего воображения. И разные финансовые производные не совсем материальные вещи. Как же деньгам удается оставаться деньгами?

Если товар — это не только вещь, но и вещи без локализации в пространстве, то чем этот товар отличается от денег? Или этот товар — не совсем товар?