Клише

– Да что мне будет? Я тот ещё живчик, – отшутилась я, дабы разрядить атмосферу. Олег хмыкнул, а потом, тяжело вздохнув, взял мою руку в свою, и коснувшись губами, отчего у меня внутри все сжалось, тихо произнес:

– Прости меня.

Я застыла от неожиданности и изумления, не зная, что сказать. Смотрела в его лазурные глаза, и не могла сдержать слёз, душа ныла от застарелой боли.

– Нечего прощать. Я никогда не винила тебя ни в чём, – шепчу дрожащими губами, отводя взгляд.

– Знаю, – улыбнувшись краешком губ, нежно коснулся он моей щеки, стирая слёзы. – Но всё равно… Прошу прощения. Я слишком многое себе позволял, не задумываясь о последствиях.

Я усмехнулась.

– Думаю, мы все эти грешим, стоит только почувствовать капельку власти.

– Оправдываешь меня?

– Нет, просто рассуждаю, – отозвалась совершенно индифферентно, и раз уж речь зашла о вседозволенности, то решила спросить. – Что будет с Пластининым?

Гладышев на несколько секунд замер, вскинул удивленно бровь, делая вид, что не понимает, в чём вопрос, но я закатила глаза, дав понять, что может не стараться. Ни за что не поверю, что ему будет достаточно решения суда. Олег хмыкнул и с абсолютнейшим спокойствием заверил:

– Не волнуйся, больше ты о нём даже не услышишь.

– Вот это меня и пугает.

– И что это значит? – нахмурился он. – Хочешь, чтобы этот псих ещё раз заявился после отсидки?

– Нет, конечно, – тяжело вздохнув, покачала головой, не зная, как ему объяснить свою позицию, чтобы он воспринял её всерьез, а не как бабские глупости.

– Ну, и всё тогда, – отрезал меж тем Гладышев.

– Олеж, пожалуйста, – сжав его руку, умоляюще взглянула ему в глаза, вызывая у него ещё большее недоумение. –Я знаю, тебе покажется это смешным, – поспешила я пояснить, – но поверь, это всё возвращается и бьёт по самому дорогому…

– О, Господи!

– Не закатывай глаза. Это не какие-то суеверия. Я все эти шесть лет живу, как на пороховой бочке. В страхе, что всё то, что я сделала вернётся бумерангом… Знаешь, я когда увидела Пластинина с пистолетом, сразу поняла, что это оно – то, про что говорила мать Гельмс. Она ведь меня прокляла, Олег! Подошла ко мне после суда и… Господи, она мне такие страшные вещи говорила! – у меня сдавило все внутри, стоило вспомнить обезумевший от горя взгляд Натальи Михайловны и её жуткие слова, которые до сих пор стоят у меня в ушах и звучат так отчётливо, словно это было вчера.

«Будь ты проклята, сволочь! Чтоб тебе на всей земле пусто было, и как моей бедной девочке жить не хотелось!»

От этих воспоминаний по телу пробегает дрожь. Сдавив виски, пытаюсь отогнать миазмы прошлого, загнать их обратно – глубоко-глубоко в себя, но ни черта не получается. Обличающие слова прокручиваются вновь и вновь, словно забытая вагонетка на Американских горках, и мне становится так плохо, что хочется заорать дурниной, только бы избавиться от этого ужасного ощущения необратимости, фатальности. За свои двадцать пять лет я совершила очень много ошибок, но ни одну я так сильно не желала исправить, как эту.

– Малыш, – врывается в мой кокон боли голос Гладышева, а потом его холодные пальцы касаются моих рук, отнимая их от висков.

– Я так сожалею, Олег. Ни дня не было, чтобы я не раскаивалась в содеянном, – признаюсь с горечью, смахивая подступившие слёзы. – Раньше казалось, что со временем станет легче, но… Легче не становится, что бы я ни делала: сколько бы не пыталась подкупить совесть, занимаясь всей этой благотворительностью, поисками лучших врачей – всё без толку. И что самое ужасное, чем старше становлюсь, тем больше осознаю весь ужас и масштаб своего преступления. Да только смысла в этом никакого нет. Гельмс уже ничего не поможет: она никогда не сможет ходить, смеяться, плакать да просто даже выполнять самые элементарные вещи, – всхлипнув, посыпаю солью незаживающую рану. Зачем? Я сама не знаю. Все эти годы молчала, похоронив внутри себя свой грех, а сейчас… Не знаю, что сейчас. Просто, наверное, пришло время вскрыть этот гнойник.

Гладышев, тяжело вздохнув, заключает меня в свои объятия и целует в висок.

– Я не знаю, что тебе сказать, малыш…

– Не надо ничего говорить, Олеж. Я сама всё знаю, – улыбнувшись сквозь слёзы, покачала я головой и отстранившись, заглянула ему в глаза. – Просто пообещай мне, что не будешь вмешиваться в судьбу Пластинина.

– Ян…

– Пожалуйста! Я очень тебя прошу. Даже если тебе это всё кажется мнительностью, суеверием и глупостью, просто сделай это ради нас, – впившись в его предплечья, сверлю настойчивым взглядом.

Гладышев собирается что-то возразить, видно, что у него на языке так и крутиться сотня доводов, но я даже слышать ничего не хочу, поэтому продолжаю наседать.

– Знаю, что моя просьба в свете всех событий звучит дико, и меня саму ломает. Я бы с удовольствием закопала этого ублюдка на том же месте, но я больше не хочу, чтобы сын расплачивался за наши с тобой ошибки и преступления. Я этого просто не вынесу!

– Этого больше и не повториться, обещаю.

– Повториться, Олеж, и будет повторяться, пока ты не прекратишь считать себя богом и вершить людские судьбы.