Ключ дома твоего

Как тень проплыл он по спящему селению, ни одна собака не залаяла ему вослед, и только когда Садияр начал подниматься по тропинке и первые лучи солнца, разорвав мрак, заиграли маленькими искорками на крыше стоящего на пригорке его нового дома, неожиданно раздался петушиный крик, возвестивший миру о его возвращении и о приходе нового дня.

Мать Садияра, старая Сугра задолго до рассвета вышедшая на порог, с беспокойством вглядывалась в силуэт всадника, приближающегося к дому. После гибели своей семьи Садияр редко не ночевал дома. За это время он несколько раз встречался с разными, очень странными на вид людьми, явно не местными. Своих сельчан Сугра- ханум знала, многих по имени, но молодых, особенно юношей, на лицо, все они выросли перед ее глазами. Но эти люди были чужими, и от них исходил страх. Настороженно смотрели они на нее, когда она накрывала им по просьбе Садияра стол и приносила еду. В эти дни Садияр отпускал всю прислугу и ей приходилось все делать самой. Кто они были, она не знала и не спрашивала о них своего сына. Он был достаточно взрослый, чтоб самому принимать решения, не гоже матери вмешиваться в дела взрослого сына. Несколько раз после этих встреч уезжал Садияр, иногда на день или два. Вернувшись, уставший, измотанный, бессонный, весь в пыли и грязи, с красными, воспаленными глазами, он молча смотрел на мать и, сбросив с плеч бурку прямо на пол, опустив голову, долго развязывал пояс с кинжалом, который, если снимал с себя, отдавал только в руки матери, и уходил мыться. Вернувшись переодетым в чистую рубаху, он так же молча садился за стол. И только наевшись, он тихо спрашивал о делах в доме. Ответ матери он слушал, но не вникал в сказанное. Видно было, что дела в доме его совсем не интересуют. Затем вставал и, попрощавшись с матерью, снова взяв свой кинжал, удалялся в свой дом, из которого в этот день он больше не выходил.

Вот и теперь он возвращался после двухдневного отсутствия. Сугра- ханум вначале даже не узнала его, но радостными были зазывания Топлана, собаки Садияра, побежавшей навстречу всаднику и, счастливо виляя хвостом, крутящейся у ног его коня. Только когда всадник подъехал достаточно близко и ослабевшие глаза Сугры различили его ношу, затрепетало сердце ее от радостного волнения.

Садияр остановился у дома своей матери. Сойдя с коня, он осторожно взял на руки девушку, завернутую в бурку, и на руках внес ее в дом. Дверь в комнату была низкой для его огромного роста, и Садияру пришлось низко пригнуться. Но даже волос не шелохнулся на голове у Айши, так осторожно нес ее Садияр. И только тут, оставив ее на попечении матери, он молча ушел, опустив голову, не сказав ни слова Айше, не взглянув на нее. Он знал, что, если он увидит ее глаза, выйти отсюда он больше не сможет.

Прошел год, прежде чем Айша переступила порог нового дома Садияра. Вошла, твердо зная, что она желанна. Это было ее решение и отступать она не хотела.

Глава десятая.

Ни разу на протяжении этого года Садияр-ага не сделал попытки заговорить с ней, спросить о чем-то, поделиться своими мыслями. Все, что надо, он передавал через свою мать. А в ее присутствии он старался глаз не поднимать, краснел и, опустив голову, безмолвно удалялся. Но сколько раз ловила Айша украдкой брошенный ей вослед взгляд. И когда это замечала, как свечка вспыхивала Айша. Сугра с улыбкой наблюдала за ними, но ничем не выдавала себя. Прошло то время, когда сын ее с улыбкой, смущаясь и пряча глаза, отвечал на ее расспросы о Хумар, когда он, играя новеньким, привезенным из Тебриза хлыстом, гарцевал на своем вороном красавце на площади, недалеко от дома ее отца, наблюдая за ней, возвращающейся в окружении подруг с родника с небольшим, медным, сплошь разукрашенным мельчайшими узорами кувшином за плечами. Тогда всем в селении было известно, что Садияр, сын Исрафил-аги, намерен привести в дом отца своего невесту, дочь почтенного Гулу-бека, юную красавицу, кареглазую Хумар.

К празднику Новруз ей как раз должно было исполниться шестнадцать, но уже дважды сваты стучались в двери ее отца, и дважды уходили они ни с чем, никак не могли уговорить старого Гулу - бека.

- Моя дочь еще дитя. Она мне не в тягость.

- Гулу-бек, девичий срок короток. Девушку долго нельзя держать, сам знаешь. Исстари так повелось, пришел срок, постучались в дверь сваты, надо благословить. Богоугодное это дело.

Но глух был Гулу - бек ко всем этим словам.

- Пусть еще понежится у отцовского очага. Рано ей еще детей рожать, сама она еще ребенок.

Тяжело вздыхали сваты и, понуро опустив головы, уходили, но ничего не могли поделать, слово отца - закон.

Сугра хорошо знала и Гулу-бека и его супругу, уважаемую всеми на селе Зивар-ханум, полную, белолицую, все еще красивую женщину. Многие женщины, судача между собой, бесспорно признавали ее красоту. Она была украшением всех женских собраний в Сеидли, без нее не приступали к трапезе ни на свадьбах, ни на поминках. А о том, какой красавицей она была в молодости, когда Гулу-бек привез ее из далекого Карабаха, ходили легенды.