Ключ-город

— Валентина Алексеевича нет, — сказала женщина, — только что уехал в Шлиссельбургскую крепость. А вы сами не с Орешка? Я сразу узнала, к нему многие приходят… Вы не спешите, на первый поезд все равно не успеете. Разве что — на второй…

В вагоне Володя пристально разглядывал узкую картонную полоску с дырочками компостера и обозначением маршрута: Ленинград — Петрокрепость.

Петрокрепость. Оказывается, так теперь называется Шлиссельбург.

К новому названию было трудно привыкнуть. Есть Петропавловская крепость. А это — Петрокрепость.

Разве так легко переименовать город? Имена рождаются, складываются веками, врастают в народный обиход. Почему — Петрокрепость? Надо было старое название просто перевести на русский язык: Ключ-город.

Колеса выстукивали: «Ключ-город! Ключ-город!»

К Иринушкину подсел мужчина в порыжелой куртке, под которой виднелась морская тельняшка. Лицо у него скуластое, голос с хрипотцой.

— Далеко едешь, браток?

Узнал, и снова спросил:

— На работу, или как?

Ответить на этот вопрос Володя затруднялся, а попутчик снова спрашивает:

— Профессия у тебя имеется?

— Видишь, солдат я.

Попутчик ухмыльнулся.

— По-моему, такой профессии нет.

До озера ехали более часа. Выходя из вагона, новый знакомый сказал дружески:

— Валяй к нам в бригаду, браток. Народ во как нужен… Мы в Петрокрепости, на Судоремонтном, новый цех закладываем. Придешь, спроси Алексеева, меня знают…

__________

На пристани в Шереметевке собралось много пассажиров. Тут были и приезжие, и местные жители, тетки с мешками, плотники с пилами в деревянных ноженках, рыбаки — их сразу узнаешь по высоким сапогам.

Все спешили в Петрокрепость и были недовольны, что катерок запаздывает. Смотрели на Неву. Разговаривали. Скука ожидания — самая тяжелая скука.

Крепость виднелась за протокой, совсем рядом, что называется, рукой подать. Огромная груда камней. Над нею — остов колокольни.

— Да, здесь повоевано было, — сказал паренек, по виду ремесленник, на его рубашке блестели пуговицы с молоточками.

— Повоевано, — откликнулась пожилая женщина с бидонами. Она то и дело вытирала пот с лица концами ситцевого платка, повязанного у подбородка.

В воздухе было душно. Пари́ло.

— Повоевано, — повторила женщина, — что ты понимаешь? Ты меня спроси. Я тут всю войну на бережку прожила.

Она повернулась к соседям и начала рассказывать, прикрыв глаза тяжелыми, в жилках веками.

Пассажиры подошли ближе. Рассказ всех заинтересовал.

— Говорят, — начала она, — будто у них в крепости имелся флаг, вроде как заколдованный. Тот флаг выткала старая мастерица в Ленинграде и подарила сыну. А сын-то и был самый главный в крепости. Поднимали они флаг вот на этой колокольне… Ну, немцы осерчали. Сто пушек подкатили. Бьют. А флаг не шелохнется. Раз всю колокольню полымем обнесло. Сник огонь. А красное полотно, материнский-то дар, вьется, целехонько…

Паренек усмехнулся. Рассказчица строго посмотрела на него.

— Не веришь? Вот хоть у военного спроси. Как думаешь, быль то или небылица?

Женщина обращалась к седоватому человеку в гимнастерке. Володя слушал ее рассказ, боясь помешать. Ведь это начало легенды. В ней, как всегда бывает в народной молве, чудесное сплетается с действительным. И, наверно, давно уже тот сказ ходит по Приладожью, дивятся ему, верят и не верят.

— Я считаю, — ответил седоватый, — такое могло случиться. Дело возможное…

Иринушкин смотрел на крепость. Там сейчас должен был находиться Валентин Алексеевич и с ним кто-то еще из боевых друзей. Тянет к себе эта землица, тянет, навек породнились с нею.

На острове никого не видно. Не слышно и голосов.

Володя ждал встречи с товарищами. Но все время его не покидала мысль о другой встрече. Он смотрел на крепость, а видел худенькое девическое лицо, легкие, летящие волосы… Алла, конечно, не знает, что он здесь. Ох, добраться бы поскорее до Леднева…

Мог ли Володя подумать, что долгожданная встреча произойдет не в Ледневе, а сейчас, сию минуту, здесь.

Пассажиры на пристани задвигались, засуетились. Наконец-то показался катерок-перевозчик.

Беленький, чистый, быстрый, он без всякого усилия преодолевал течение. Перед крутым кованым носом взлетали прозрачные струи.

Вот уже слышно, как весело и четко стучат моторы. Вот катерок разворачивается. Матрос размахнулся, чтобы бросить чалку.

Иринушкин читает выведенное крупными синими буквами на борту: «Алла Ткаченко».

Он не сразу понял, что это значит. Вместе со всеми, толкаясь, спешит к трапу. На катере впился глазами в прикрепленные к ходовой рубке пробковые круги, и на них прочел то же имя: «Алла Ткаченко».

Тогда Володя бросился разыскивать кого-нибудь из экипажа. Все были заняты погрузкой. Когда катер отошел, юноша в белом кителе, в фуражке с форменной золотой «капустой» ответил на вопрос солдата спокойным, вежливым голосом. Ему, очевидно, часто приходилось давать объяснения любопытным пассажирам.

— Наш пароход, — он так и сказал: «пароход», — носит имя героической девушки. Она работала во время Отечественной войны на речном транспорте, была таксировщицей.

— Была? — тихо спросил Володя.