Ключ-город

Награждение отметили по-праздничному. Пели песни. Левченко во второй раз нарушил зарок, заиграл на баяне. И все говорил про девушек, про свадьбы.

Ордена и медали носили только в первые дни. Потом попрятали их в котомки. Так сохранней будут.

Награда — за минувшее. А думалось о будущем, о том, что ждет завтра.

Солдаты без конца спорили: куда перебросят крепостной батальон, на какой участок фронта? Кто-то даже высказался в том смысле, что пора в поход собираться. Большое дело начинается под Курском. Вдруг — туда пошлют?

На это старшина Воробьев заметил:

— Работы для нас и тут вдоволь.

Спор, конечно, напрасный. Солдату — идти, куда пошлют.

Разумнее было использовать до конца скупые дни передышки.

Отдых сказывался прежде всего в том, что бойцам разрешали по сменам уходить с острова.

Пожалуй, чаще всех в Шлиссельбург ходили двое неразлучных друзей — Степан и Володя. Их неизъяснимо тянуло к суровой бабке и ее двум внучкам, родной и приемной.

Гарнизон узнал о горькой судьбе Рыжикова. Солдаты пожалели не его, а девочку. Каждому захотелось порадовать ее чем можно.

Через два дня после первой встречи Иринушкин и Левченко притащили в подвал мешок всякой снеди. Тут были хлеб, пряники, конфеты.

Фенюшка ни до чего не дотронулась. Лицо у нее пожелтело. Она смотрела в сторону серьезными глазами.

Этот взгляд испугал Володю. Он переглянулся со Степаном и попросил бабку закутать девочку потеплее, в одеяло.

— Ее надо лечить, — сказал Иринушкин, — нельзя терять ни минуты…

До середины Невы Фенюшку нес Володя, потом его сменил Степан. Девочка была легче пера, тяжесть совсем не чувствовалась.

В Шереметевке, куда подтянулись уже армейские тылы, с трудом разыскали госпиталь.

Врачи удивленно смотрели на бойцов, протянувших им сверток с ребенком.

Пожилая санитарка в белом платке с красным крестом поняла их тревогу, постаралась успокоить:

— Все сделаем, милые, все, что в наших силах…

__________

Каждое из этих событий по-своему волновало людей в гарнизоне. Жизнь за стенами крепости счастьем и горем открывалась перед солдатами.

Лишь один человек не спешил брать увольнение и почти никуда не уходил с острова. Ефрейтор Калинин.

Его назначили артмастером. В крепости он выбрал камеру посветлее, сколотил там верстак, привинтил к нему тиски, доставленные из Морозовки.

Замасленными руками Константин Иванович расчленял боевые механизмы, протирал их паклей с тавотом, выбивал нагар из стволов.

В эти дни старый артиллерист снова почувствовал себя в цехе, рабочим, «заводской косточкой». И это было счастьем.

Калинин спешил. Не сегодня-завтра вся железная справа, над которой он трудился, понадобится.

Но еще до того на острове произошла встреча, ради которой даже Константин Иванович покинул свой верстак. Эта встреча взволновала весь гарнизон.

В крепость пришел Валентин Алексеевич Марулин. Он был в Шлиссельбурге, в политотделе укрепленного района, и, конечно, не мог не наведаться к «своим».

Первым увидел его Степан, стоявший у Государевой башни. Он очень удивил Валентина Алексеевича тем, что не подошел к нему поздороваться, а кинулся бежать обратно, в ворота.

Через несколько минут Левченко вернулся с большой группой бойцов. Они встретили Марулина, когда он поднимался на вал, дружно откозыряли и остановились в нерешительности. Валентин Алексеевич каждого обнял, каждому посмотрел в лицо.

Как они переменились за это время, возмужали — в бою люди быстро мужают.

Солдаты называли Марулина по-прежнему «комиссаром», хотя к этому времени комиссарских должностей в армии уже не существовало. По всему острову пронеслась весть: «Наш комиссар приехал».

Тесной гурьбой шли бойцы через двор, разговаривая и перебивая друг друга. Остановились на бастионе Головкинской башни. Отсюда Нева видна до излучины.

— Знаете, о чем я думал, когда подходил к крепости? — спросил Валентин Алексеевич. — Смотрел я на эти стены, где, кажется, нет вершка целого, и не верил: как тут люди держались под таким ураганом?

— Обыкновенное дело, — усмехнулся ефрейтор Калинин, — это потому что вы издали взглянули… Где же ваш батальон наступал, товарищ комиссар?

— У Ивановских порогов, — ответил Валентин Алексеевич, — тоже знаменитое местечко… Ну, рассказывайте, как вы тут жили?

Рассказать было о чем. Солдаты сидели вокруг Марулина на камнях. Вспоминали о делах и происшествиях минувших месяцев.

Мысленно Валентин Алексеевич спрашивал себя: в чем же сила этих парней, его боевых товарищей? Это простая сила, как снежная даль, летящая перед глазами, как седые откосы приневского острова, как кровь, пролитая на нем. Простая и ясная сила.

Валентин Алексеевич гордился тем, что рожден на одной земле с этими людьми, на русской земле.

Нужно ли сказать об этом чувстве солдатам Орешка, дорогим парням, в час встречи и перед новой разлукой? Нет, конечно, нет. Они удивились бы, зачем их комиссар говорит о понятном без всяких слов…

Марулин спросил у старшины, проверил ли он у солдат обувку и всем ли выдал сменные портянки. Он понимал, что в крепости есть кому позаботиться о том. Но не спросить не мог.

— Сам знаешь, дорога…