Ключ-город

Щепотев поспевал всюду. Его громкий голос слышался за стуком сабель. Родион Крутов дрался шестопером на длинной рукояти. Этот шестопер он раздобыл в Орешке среди старого оружия и с тех пор не расставался со своей находкой.

Бухвостов, пролетая мимо на своем гнедом, успел спросить:

— Ополоумел, что ли? Где сабля?

Но Родион только досадливо махнул рукой с зажатыми в кулак поводьями, дескать — не мешай, так ловчее. И погнался за шведом.

В то же мгновение Бухвостов услышал голос, который узнал бы среди тысячи голосов:

— Дядь Сергей!

Это было так неожиданно, что Сергей Леонтьевич пошатнулся в седле. Может, он уже убит, и то — последнее его видение, самое дорогое на грешной земле. Но под копытами метнулась крохотная девическая фигурка с протянутыми руками. И снова:

— Дядь Сергей!

Прямо на Бухвостова мчались драгуны. Наперерез им, разрывая уздечкой вспененный рот коня, несся Окулов. Бухвостов видел, как ладожанин грудью своей лошади вышиб из седла передового драгуна.

Сергей Леонтьевич, еще не веря, что перед ним Васенка, бережно подхватил ее…

Все это с ниеншанцского вала видел полковник Яган Аполов — и конную схватку, и горящие стога, и русскую девчонку, его прислугу, которая вдруг оказалась на вскинувшемся на дыбы коне.

Совсем рассвело. Аполов смотрел, как русские гоняют по полю драгунов. Полковник задохнулся от гнева. Неслыханная дерзость! Всего несколько десятков человек напали на крепость. Да они о двух головах, что ли?

Яган Аполов что-то сердито прокричал трубачу и поспешно спустился внутрь крепости. Далеко слышный трубный сигнал всколыхнул воздух.

Полковник сам вывел из Ниеншанца войско, чтобы наказать горсточку этих зазнавшихся петровских выкормышей.

Но перед валом уже никого не было. Лишь на земле стонали раненые драгуны. За рекой горел Ниен.

Отряд Щепотева торопливо пробирался сквозь лес. Впереди гнали захваченных шведских лошадей. Михайла Иванович велел набавить ходу. Опасался погони.

На берег Невы выехали уже вблизи Орешка.

Родион от радости приплясывал в седле и неотрывно смотрел на сестру. Сергей Леонтьевич не отпускал Васенку со своего коня, словно боялся, что она исчезнет так же внезапно, как и появилась.

Девушку закутали в баранью шубу, взятую на разоренной заставе; из ворота виднелись только серые глаза и короткий красный носишка. Всю дорогу она рассказывала Бухвостову о том, что пережила за эти недели.

Издали Сергей Леонтьевич кулаком погрозил Окулову. Он подъехал.

— Хотел сам идти в Канцы, — сказал, оправдываясь, — меня не пустили.

— Спросились бы хоть у меня, — посетовал Бухвостов.

— Ты отпустил бы ее?

— Никогда!

— Потому и не спрашивали…

Об этом набеге было отписано из Шлиссельбурга в Москву:

«Михайла Щепотев ехал к Канцам, да побили шведов, лошадей взяли до шестидесяти… И были у Канец, и выехав из города шведские драгуны за ними погнались… и город заперли и тревогу били…а наши, слава богу, все в целости».

Все так и было. Только ничего не говорилось о том, что в набег ушли сто солдат, а вернулся — сто один.

7. „ВРЕМЯ, ВРЕМЯ! “

Войскам на острове в Шлиссельбурге не уместиться. Стали лагерем на обоих берегах Невы. Здесь были и гвардия, пришедшая из Москвы, и шереметевские полки из Новгорода и Пскова.

В лагере шумно. Капралы учат солдат ружейным приемам — как фитилем, зажатым в зубах, запаливать гранату, как взбираться на вал и колоть багинетом.

Проходят дни в воинской экзерциции. Вечерами горят костры. На них варят кашу, возле балагурят, ссорятся и смеются.

Поздно ночью затихает лагерь. Некоторые укладываются спать в палатках. Но большинство — у костра, под безлунным, в серых тучах, небом. Ворочаются во сне солдаты. Один бок мерзнет, другой на огне подпаливается.

Назавтра с зоревым горном — подъем, и снова экзерциции с гранатами, саблями, мушкетами. Не простое дело воинское.

Начало кампании близко.

Только успели встретить Щепотева, вернувшегося со своими парнями из набега, — стало известно, что ходили наши на озерный рубеж и привели оттуда шведских полоненников. Потом появился перебежчик с вражьей стороны, говорит — шведы большой ратью готовятся к бою.

В лагере обо всех вестях толкуют так и этак. Скоро, скоро — в поход. Боевой, недальний.

Среди тех дел случилось событие, которое для многих осталось вовсе неприметным.

В полку стали уж забывать, что есть такой солдат, разжалованный из боярского звания — Иван Меньшой Оглоблин. Перестали говорить о его судьбе. Солдат как солдат.

Но Иван Оглоблин о себе сам напомнил. Послан он был вместе с другими в вылазку к мызе Рултула. И там случилось постыдное.

То ли по природе был он боязлив, то ли, пока терся в обозе, около кашеваров, совсем отвык от ружейного грома: в бою близ Рултулы он струсил. Наши солдаты с шведами грудь к груди схватились, а Оглоблин попятился, сбежал в лесок.

В обратном походе товарищи посмеивались над ним, он и сам пошучивал над собой. Только дело был нешуточное.

В армии трусость не прощали. Наказывали жестоко. Случалось — и вешали перед строем.

Насчет Оглоблина вышел приказ: «Бить батогами с отнятием чести, снем рубаху».