Ключ-город

Когда Иринушкину доводилось бывать на наблюдательном пункте, он надолго припадал к окулярам. Смотрел на озеро, в даль, затянутую дымкой. В сумеречные часы поблескивали огоньки, вероятно, фары, не пригашенные водителями, или костры на льду. По ладожской дороге шли машины в Ленинград и из Ленинграда.

Где-то там, на озере, Алла Ткаченко. Что она делает сейчас? Переправляет раненых на Большую землю? Принимает грузы? А может быть, пишет письмо к нему, в Орешек?

Ну, от Аллы Володя сегодня письма не получит. А от мамы — непременно. Он напишет в ответ целый лист. Пусть мама удивится большому письму.

Нынче у пулеметчика очень важный день. Обязательно нужно кому-то рассказать об этом.

По, траншеям, прорытым через двор, Володя направился в сторону цитадели. Глинистые стенки осыпались. Местами их прихватило ледком, а верх — на уровне глаз — запорошило снегом. И тут, между льдом и снегом, на узенькой черной землистой полоске проблеснула зеленая ниточка. Нет, не ниточка, стебелек.

Травинка. Вот и другая, третья. С лета сохранили они зелень, только замерли на холоду. А если отогреть их в ладонях, совсем оживут…

В траншее тесно. За поворотом Иринушкина нагнал Воробьев. Они пригнулись и побежали к Светличной башне. Перешагнули через ступеньки и открыли дверь в санчасть.

Шуру они застали за необычным занятием. Она держала на коленях большую дымчатую кошку и зашивала ей щеку. Кошка вырывалась, фыркала. Шуре приходилось крепко прижимать ее локтем.

— Что с Машуткой? — спросил старшина.

— Осколком резануло, — ответила санитарка, работая иглой.

— Давай помогу, — предложил Воробьев и взял кошку на руки.

Она вся дрожала и смотрела на людей жалобными глазами, зрачки ее расширились от боли.

Кошка Машутка была любимицей гарнизона. Назвали ее по имени другой Машки, лошади, которая в первые месяцы жила на острове, но не прижилась.

За белой Машкой ухаживали как могли. С правого берега доставляли сено. Устроили ей стойло в бывшем пожарном депо. Но лошадь никак не могла привыкнуть к обстрелам.

Как-то шрапнелью сорвало дверь с депо. Машку ранило в грудь и голову. Лошадь помчалась во двор, стала метаться, ничего не видя залитыми кровью глазами.

С тех пор при каждом обстреле она выбегала из депо. Бойцам приходилось ловить ее, чтобы увести в конюшню.

По первому льду неуживчивую Машку отвели на материк.

Безраздельной любимицей островитян — так нередко называли себя защитники Орешка — стала кошка Машутка.

Никто не знал, как она появилась в крепости, — то ли и раньше жила здесь, то ли принес ее кто-нибудь из Морозовки.

Умная, ловкая кошка отлично освоилась с обстановкой. О ее похождениях бойцы передавали друг другу немало рассказов. Машутка умела «дразнить» гитлеровцев. Лениво, с полным безразличием крадется она по стене. Только застучала очередь автомата, кошка уже спрыгнула вниз. Очередь стихла, и она опять на стене до новой очереди.

Особенно интересно было смотреть, как Машутка путешествует по крепости. В помещении бегает спокойно, лижет руки людям, хватает коготками за сапоги, а то с разбега прыгнет иному бойцу на спину, доберется до плеча, свернется теплым комочком, мурлычет. Но чуть только Машутка подошла к двери, беспечности словно не бывало. Вся напружинится, покрутит мохнатой головой и прыжком — в траншею.

По щели движется неторопливо, хвост выгибает. Щель заканчивается в нескольких метрах от кухни, постоянного местожительства Машутки. Эти метры она пролетала стремглав.

Вообще же Машутка старается при сильном шуме отсиживаться на кухне. Но если уж попадет под огонь, очень точно выберет необстреливаемую сторону.

Несмотря на осторожность, дымчатый зверек дважды был ранен. Сейчас осколок мины в третий раз сильно поцарапал Машутку, перебил усы и повредил щеку.

Санитарка зашила рану, наложила бинт и отпустила кошку. Она попробовала содрать повязку, замяукала и побежала на кухню.

Шура, улыбаясь, посмотрела ей вслед.

— Зачем пришли-то? — повернулась санитарка к пришедшим: — Здоровы? Не ранены?

— Ничего нам не делается, — махнул рукой старшина, — а тебе помочь не надо ли? Вон — корзины с бельем. Сушить будешь? Могу на двор вытащить.

— Успеется, — решила Шура, — отогрейтесь. На дворе-то, вроде, пургу разводит.

Они сели за стол, накрытый залатанной простыней.

В самодельное окошко с неоструганным переплетом был вставлен осколок стекла. На него были наклеены бумажные полоски. Сквозь этот осколок виделось, как с озера метет и охапками бросает снег. В развалинах выл злой-презлой зимний штормяга.

— О чем будет разговор-то? — насмешливо спросила Шура.

Оба промолчали. И потому заговорила она сама: о родной Вологодщине, о Кубенских озерах. А какие леса на Сухоне! Таких лесов, поди, нет нигде. Медведя или лося можно повстречать запросто. И реки там текут чудно: с середины в разные стороны. Два низовья у такой реки.

Санитарке показалось, что слушатели не верят ей. Она принялась горячо уверять, что так бывает: значит, на водоразделе река.

Кому же еще и знать вологодские чащобы, как не ей, леспромхозовской учетчице. Она по этим лесам с деревянным метром-складешком все тропы исходила.