Ключ к полям

Не знаю, откуда они появились. Одно время я всерьез подумывал, не струсило ли их ветром с одной из крючковатых елей на набережной. Это было бы вполне в его духе. А в общем, все это не суть важно. Просто в какой-то момент за спинами школьников обозначилась расплывчатая компания. Поначалу, едва зародившись в густом осеннем воздухе, она сливалась с алыми шарами кленов и черными еловыми стрелами на заднем плане, затем, вживаясь в образ, поглощая цвета окружающих предметов, насыщаясь ими, стала проступать все отчетливее. У ступенек любительское фото проявилось, окончательно оформившись и заиграв глянцевыми боками. Пока они поднимались по лестнице, я, прикрыв глаза рукой, исподтишка их разглядывал. Их было четверо: жирненький, намертво укутанный в свои одежды, нахохленный субъект в черном, длинноклювый, с гладкой черной головой и тяжелыми веками; похожая на волан девушка с русой гулькой, веснушчатая, в синих чулках и с огромным полосатым ридикюлем; долговязый и лоснящийся, как забытая на дне кастрюли макаронина, тощий господин с каштановой соломой вместо волос, в узких фисташковых брюках и пиджаке. Он то и дело наклонялся к четвертому, скрытому детворой, представленному белым колпаком и красным шаром на длинном поводке – несомненно, ребенку. Укутанный держался отстраненно, с невозмутимостью викторианского буфета на ультрасовременной кухне, в то время как девушка и тощий смеялись не переставая. Девушка, держа под руки своих взрослых спутников, походила на странноватую вазу, которая вот-вот лопнет от смеха.

Я все пытался рассмотреть за спинами детей четвертого, но тут внимание мое переключилось на Микеланджело, который вовсю махал компании руками. Рядом с ним, с ирисовым букетом в пол-лица, стояла зыбкая тень. Я машинально нащупал перчатку и вдавил ее поглубже в карман, да так, что она через дырку провалилась в недра подкладки. Кровь хлынула с новой силой. Прижав рукав к носу, я посмотрел на афиши. Летающие слоны, значит. Полеты начинались только через полчаса. Стараясь держать подбородок повыше, я бросился к кассам. Тенью с ирисами была Жужа.

Я никогда не любил цирк, никогда не понимал его. Бабушка, любившая магию под куполом сильно, прямо-таки исступленно, до самой смерти пыталась поделиться этим огоньком со мной, но спичка чиркнула, а чуда не произошло. Бойкие раскаты музыки, возбужденный рев и гогот зрителей, отчаянно яркие бусины гирлянд, лопающиеся от восторга воздушные шары, хруст разгрызаемой карамельки у соседа за щекой, луч прожектора, воришкой шарящий по рядам (вот он, вот, сейчас настигнет), вислоухие клоуны, которых я боялся и ненавидел, завитые исхудавшие пудели с седыми носами, медведи в пестрых нарядах танцовщиц кабаре, акробаты в той же одежке – к чему, для чего все это? Каждый раз после представления бабушка, медленно продвигаясь в оглушенной и словно подвыпившей толпе к выходу, с надеждой меня теребила: как мне львы, клоуны, огненные обручи? Но я отмалчивался или бубнил, что хочу домой, и она, погасив в себе карамельно-пряничный дух счастья, ободряюще стискивала мою мокрую от горя ладонь. Единственным чудом в такие дни был огромный, нежно-розовый моток сладкой ваты: он чудесным образом таял, не оставляя никаких следов ни в памяти, ни в желудке. Я был странным ребенком, и волшебство трусило мимо меня, не здороваясь.

Впрочем, в тот вечер, вечер потерянных перчаток и погонь за ирисами, детская нелюбовь к цирку отодвинулась куда-то вправо и вглубь, и я влетел в опустевший холл с воодушевлением Бальзака, явившегося на сардинские серебряные рудники. Размахивая билетом, которым кассирша, завороженная окровавленным рукавом и почти клоунским, смазано-алым носом, поспешно от меня откупилась, я тыкался во все двери, пока меня не изловили и не направили в сектор «E», ряд восемнадцать, место двадцать один. Убаюканный этим сочетанием, один как перст в своем ряду, я вытянул ноги, расправил локти и расплылся в пыльном плюше, нагло и фривольно. Людей было мало: непроходимые заросли школьников у самой арены вырождались в пустыню с редкой и жалкой порослью на последних рядах.

Я огляделся. Синий плюш, красная арена, лупоглазые прожекторы, лестницы, ступеньки, переходы, насесты, канаты, тросы, ходули, сети, капканы, черные дыры, и внизу, у центрального входа в святилище, – мгновенное фото с аллигатором, питоном или усатым укротителем тигров (все трое с пустыми, вызывающе желтыми глазами). Все это было, было, было. Только к крепкому духу лошадиного пота, опавших блесток и опилок добавился украденный у синемы запах поп-корна. Я лениво пошарил глазами по рядам в поисках «перчаточников», не слишком рассчитывая на успех, и потому тут же на них наткнулся. Веселая компания расположилась в моем секторе, во втором ряду. Должно быть, тоже покупали билеты в последний момент (коварная кассирша!). Микеланджело, широким жестом обводя зал, что-то говорил девушке-волану, и та смеялась, дергая черного пузана слева за крыло. Возле него, уткнувшись в ирисовый букет, сидела Жужа. Ребенок в колпаке с тощим господином не показывались.