Ключ к Ребекке

Он знал, что это всего лишь ночной кошмар, но не мог проснуться. Он видел тюремную камеру. Ее размеры: шесть футов в длину и четыре в ширину, половину камеры занимает кровать. Под кроватью находится параша. Стены из гладкого серого камня. С потолка свисает маленькая электрическая лампочка. В одном конце камеры — дверь. В другом — квадратное окошко как раз на уровне глаз: через него виден клочок ярко-голубого неба. Во сне он думал: «Я скоро проснусь, и все будет нормально. Я увижу рядом с собой красивую женщину, спящую на шелковых простынях. Я дотронусь до ее груди, — подумав об этом, он ощущал сильное желание, — и она проснется и поцелует меня, и мы будем пить шампанское…» Но сосредоточиться на этой картине не удавалось, и сон с камерой снова возвращался. Где-то рядом кто-то тяжело бил в барабан, маршировали солдаты. Что за ужасный ритм — бум-бум, бум-бум, трам-трам… Барабан, солдаты, узкие серые стены камеры и этот далекий, дразнящий клочок голубого неба… Он так напуган, что силой заставляет себя открыть глаза и просыпается.

Оглядывается по сторонам. Не понимает, в чем дело. Он ведь проснулся, вполне проснулся, нет никаких сомнений… Но камера не исчезла. Узник встает с кровати, заглядывает под нее и видит парашу.

Он выпрямляется, затем спокойно и методично начинает биться головой о стену.

Иерусалим, 24 сентября, 1942

Моя дорогая Елена,

сегодня я ходил к Стене Плача. Я стоял перед ней вместе с другими иудеями и молился. Я написал квитлах и положил его в щель в стене. Господь услышит мою просьбу.

Иерусалим — одно из самых прекрасных мест на земле. Естественно, живется мне не сладко: я сплю на матрасе на полу в комнате вместе с пятью такими же беженцами, как я. Иногда мне перепадает кое-какая работенка, я подметаю в магазине, куда один из моих товарищей по комнате — еще совсем молодой человек — носит доски для плотника. Я очень беден, как всегда, зато я бедняк, живущий в Иерусалиме, что гораздо лучше, чем быть богачом в Египте.

Я пересек пустыню в грузовике британской армии. Они спросили меня, что бы я стал делать, если бы меня не подобрали. Я сказал, что пошел бы пешком. Они, наверное, приняли меня за безумца. Однако этот поступок, Елена, самое разумное, что я когда-либо делал в жизни.

Я хочу сообщить тебе, что скоро умру. Моя болезнь неизлечима, даже если бы у меня были деньги на врача, ничто бы не помогло мне. Осталась пара недель, может быть, месяцев. Не расстраивайся. Еще никогда в жизни я не был так счастлив, как сейчас.

Я хочу, чтобы ты знала, о чем я попросил Господа. Я просил его сделать мою дочь, Елену, счастливой. Я верю, что он исполнит мою просьбу.

Прощай.

Твой отец.

Копченый окорок был нарезан тонкими, как бумага, ломтиками, которые потом свернули в аппетитные трубочки. Хлеб — домашней выпечки, свежий, как само утро. В стеклянной баночке — картофельный салат с настоящим майонезом и обжаренными кусочками лука. Плюс бутылка вина, бутылка содовой, пакет с апельсинами и пачка его любимых сигарет.

Елена принялась упаковывать еду в корзинку для пикников.

Она как раз закрыла крышку, когда раздался стук в дверь. Сняв передник, девушка пошла открывать.

Вандам вошел в дом, закрыл за собой дверь и крепко поцеловал Елену. Он так крепко обнимал ее, что ей становилось немножко больно, но она никогда не жаловалась на такие мелочи: ведь они чуть не потеряли друг друга, и теперь их переполняло чувство взаимной благодарности.

Они прошли на кухню. Вандам приподнял корзинку:

— Господи, что ты туда положила — кирпичи?

— Какие новости? — спросила Елена.

Он понимал, что она хочет узнать что-нибудь о последних событиях на фронте.

— Немецко-фашистские войска отступают по всей линии фронта — я цитирую.