Ключ к сердцу Майи

Он считывал реакцию. Я подумала – все-таки доигрались. Все-таки Кукош. И что, если меня сейчас отправят в тюрьму? Я не хочу в тюрьму. Вася проснулась и начала кряхтеть, я слышала ее, у матерей более острый слух, чем у других людей. Меня начала бить дрожь. Чужие руки копались в и без того уже оскверненных Сережей шкафчиках, и Хью Лори серьезно и с пониманием смотрел на меня с кафельного пола. Его – Хью – тоже уронили, на него тоже наступили грязным тяжелым армейским ботинком, след прошел по красивому усталому лицу. Мы с ним оба были размазаны и низведены до возможного минимума.

– Мне можно взять дочку на руки? – спросила я. – Она сейчас расплачется.

– Ничего, это вас сейчас не должно волновать, – ответил офицер.

Я попыталась вдохнуть поглубже и выдохнуть помедленнее – чтобы перестать плакать.

– Меня это не может не волновать, как вы не понимаете. Она же грудная еще. Если она разорется, ее никто не успокоит, кроме меня.

– Ответьте на мой вопрос и сможете спокойно покормить дочку, – продолжал офицер. Василиса, словно в ответ на мое предупреждение, издала звук, который мы именовали в быту «третьим предупреждением».

– Вам же хуже будет, если она разорется. Я-то еще как-то привыкла, а вам придется тяжеловато. Она орет на частотах, на которых самолеты летают. Я за вашу безопасность не собираюсь отвечать.

– Даже так? – ухмыльнулся офицер. – Мы крепкие ребята, выдержим.

– Вы серьезно? Значит, вы как из гестапо – приметесь пытать ребенка, чтобы добиться признания от русской радистки? – спросила я, и с некоторым разочарованием отметила полнейшее непонимание в глазах молодого офицера. – Не смотрели «Штирлица»? Это вы зря, это же классика, на все времена. Сцена допроса радистки Кэт, очень рекомендую. Кстати, они все плохо кончили – нацисты. Имейте в виду.

– Вы что, всерьез сравнили меня с нацистами? – уточнил офицер и прищурился.

– Я просто провожу параллель между методами ведения допроса. – Я пожала плечами и невольно облизнула соленый край губы. Губа была разбита и начинала болеть. Как я не заметила? Вася начала рыдать, громко, заливисто, захлебываясь руладами и выводя их на новую высоту. Офицерское лицо отразило сомнения. Он нахмурился.

– Где ваша подруга? Фотографии где? – спросил он громче, агрессивнее. – Говорите, где материалы вашего так называемого интервью.

– Разрешите покормить ребенка, пока не смогу покормить ребенка, говорить не буду, – ответила я тихо.

– Ничего-ничего, вы мне все скажете, – процедил офицер.

Я отвернулась и закрыла глаза. Василиса переходила на ультразвук. Когда плачет ребенок, мать страдает так, словно ее режут ножами. Это не сравнение, не преувеличение, это – простая биология, которую неумолимый и безжалостный естественный отбор поставил на службу человечеству. Мать реагирует на плач так, словно их с ребенком нервная система соединена в единую, и наплевать на то, что ребенок уже рожден. Эта пуповина остается еще много лет, она не рвется, даже когда ребенок идет в институт. В какой-то мере эта связь между мною и моей матерью сохранялась все эти годы, и даже сейчас я бы не удивилась, если бы мама почувствовала мою боль и позвонила из Йемена. Василиса кричала так, словно ее режут. У меня по щекам текли слезы, я изрыгала проклятия. Я поверить не могла, что в наше время, в Москве, в столице нашей родины, со мной обращаются так, словно это Средневековье, а я ведьма.

– Как вас зовут? Должно же у вас быть какое-то имя? Даже чертям в аду имена дают! – крикнула я, и мужчина вскочил, принялся чертить шагами мою кухню. Он переговаривался о чем-то со своими подчиненными, я не могла разобрать слов, но услышала что-то вроде «а если сбежит».

– Куда я сбегу? С ребенком на руках? – крикнула я. Два человека в камуфляже обернулись ко мне.

– Скажите, где ваша соучастница, где материалы интервью, с какой целью вы проникли в дом к Ивану Эммануиловичу – и мы дадим вам ребенка, – ответил чернявый после паузы. Значит, вот чего они хотят – отнять у нас интервью, подозревают черт-те в чем. Да фиг с ним, только бы кончилась эта пытка. Мы ведь никого не убили, мы ничего не украли. В конце концов, какого черта они не дают мне ребенка. Крик затих, а затем набежал новой волной. Вася была на грани истерики. Я – уже за гранью.

– Хорошо! Хорошо! Я все скажу! – крикнула я, даже не сдерживая слез. – Мы были там. Да, мы были у этого вашего Кукоша. Дайте мне дочку успокоить.

– Давайте дадим ей дочку, – пробормотал один из группы, судя по голосу, постарше.

– Пусть скажет, зачем они к нему приходили, тогда дадим. Закройте дверь в кухню, идите в комнату. Вы поняли приказ?

– Понял, – пробормотал тот, что постарше, и развернулся.

Чернявый повернулся ко мне:

– Говорите, Елизавета Павловна. Кто ваша сообщница? Чего вы хотели от Ивана Эммануиловича? Что вы хотели узнать? Вы же приходили не интервью брать, верно? Кто вас послал? Что там такое? – Последняя фраза была обращена вовсе не ко мне.

В коридоре началась какая-то заваруха, что-то упало, кто-то закричал, и к Василисиным крикам добавились другие. Я различила Фаин голос.