Ключ от этой двери

– Всё. Я не хочу в этом участвовать. Я устала. Ты своей болью высасываешь из меня силы, как врэк. Ты как будто нарочно от правды бежишь. Не его ли ты ждала, намереваясь искать сестру? Кого ты ещё можешь расспросить? Даже если он действительно стал таким чудовищем, как ты говоришь, и в чём я сильно сомневаюсь, у тебя разве есть выбор, у кого спрашивать?

Аяна вздохнула и сокрушённо помотала головой.

– Вот. А для начала поешь. И попей. Просто ради меня, которую ты вымотала! Одно дитя я ношу внутри, а другое, с поддельной бородой, снаружи ходит, и оба питаются моими силами! В моём-то возрасте! Мне больно за то, что с тобой происходит, но, пожалуйста, подумай и обо мне!

Аяна молча ушла на кухню и выпила два стакана воды, и Иллира так же, не говоря ни слова, наблюдала за ней. Из лавки выглянул Садор, потом сверху спустилась Кидемта с Киматом на руках, заглянула к Садору и вернулась с завёрнутой в тряпицу лепёшкой с курятиной.

– Сядь, – сказала она, опуская большую, крепкую ладонь на плечо Аяны. – Пока не съешь по крайней мере треть, никуда не пойдёшь.

Аяна безучастно жевала пышную ноздреватую золотистую лепёшку с сочной начинкой, слушая, как Иллира воркует с Киматом. Очень хотелось, чтобы было иначе, но Иллира, по всему выходило, была права.

– Ты права, – сказала Аяна. – Я слишком много думаю о себе. В долине нас учили не забывать о других. У нас есть поверье, что духи до срока забирают из мира живых тех, кто обманывает и мешает жить другим, кто не прислушивается к окружающим и думает лишь о себе. Но чем дальше я уходила от дома, тем больше думала лишь о себе. Может быть, поэтому со мной происходит столько разных бед? Иллира, да что со мной не так? Почему я просто не могу быть счастлива?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, как мама и отец, например. Или как вы с Чериллом. Как обычные счастливые люди?

– Я не знаю, о чём ты говоришь. Я таких людей не знаю. Никто не может быть постоянно только счастлив, так не бывает, Аяна. Можно погружать себя в равнодушие, не дожидаясь старости, когда уже ничто не трогает, но разве это выход? Нас ведь жизнь постоянно то вниз, то вверх кидает, и чем выше забираемся, тем больнее падать. Сейчас ты где-то внизу, но почему ты не стремишься к свету? Ты не найдёшь, чему радоваться, если не откроешь наконец глаза и не сделаешь один совсем маленький шаг вперёд. Осмотрись вокруг! Неужели ты не помнишь, как это бывает? Ты же была и внизу и наверху! Что мешает тебе сделать этот шаг теперь?

– Ты похожа на олем Ати, – сказала Аяна, вздыхая. – Ты задаёшь мне вопросы, на которые сложно ответить даже про себя, не то что вслух. Я боюсь. Я боюсь ошибиться, сделав шаг, понимаешь, Иллира? Ты тоже боишься. Ты сказала, что боишься поверить в то, что Верделл жив, чтобы потом не горевать. Верделл как-то сказал мне, что многого боится, и что он стесняется этого. Конда...

Она осеклась, потому что в горле встал горький комок, выбивший слёзы из глаз, а в носу защипало.

– Он боялся оставаться один в темноте, но, когда я спросила, правда ли это, он попытался солгать. Я тогда сделала ему очень, очень больно. Я сделала ему так больно, что тоже испугалась.

Она вдруг вспомнила комнату, которую он громил после её ухода. Тёмная, с плотно занавешенными окнами, похожая на пещеру. Но к чему вспоминать? Теперь это былое.

– Все чего-то боятся, Аяна. Каждый из нас боится чего-то. Когда я Верделла носила, то от страха за свою судьбу начинала задыхаться, и от этого думала, что умираю, это усиливало страх, и всё становилось хуже.

– У меня вчера такое было, – наморщила брови Аяна. – Как ты справилась с этим?

– В очередной такой раз я подумала, что в предыдущие двадцать всё же не умерла, и мне стало легче, – улыбнулась Иллира. – Тебе сказали, что дышать надо. А теперь я говорю тебе, чтобы ты не забывала есть и пить.

– Я почти не замечаю голода. Я целыми днями то хожу по дому, помогая девушкам, то переодеваю и причёсываю кирью, то просто сижу и думаю, как я вообще оказалась тут. Но вот на это обычно как раз не очень много времени остаётся.

Тоска опять накатила прохладной волной на неё, и отступила, вороша мысли, как гальку. Аяна отодвинула стул и оперлась подбородком о столешницу.

– Я живу чужой жизнью, Иллира. Я не капойо, я не кир Анвер, я не кира Пай Аяна, но я больше и не просто дочь олем Лали. Кто я? Почему это всё случилось? Где я допустила ошибку, которая привела меня сюда?

– Ты считаешь, это худшее, что могло случиться? – спросила Иллира, наклоняя голову к плечу.

– А это не худшее?

– А ты сама как думаешь?

Аяна надолго задумалась. Она вертела всё произошедшее так и эдак, размышляя, что было бы, если бы она осталась в долине, или не заметила фонарь на сломанной мачте "Фидиндо", или не убежала, поцеловав Алгара, или послушала бы Солу... Или не пришла бы за песней Конды к нему на корабль. Она думала, но не могла понять.