Ключ от Реальности (СИ)

– Она обещала, что с появлением Энсору всё изменится. Всё стало только хуже!

– Ночной Охотник и Соколица уже появились здесь, – продолжал гнуть своё дварф, – а значит, теперь эта застоявшаяся тачка с рудой, наконец-то, куда-то сдвинется.

– Знать бы ещё, куда сдвинется… – устало ответила Иргейл, с благодарностью сжав его руку в ответ. – Ты прости меня, друг… Совсем я сдала… Такое чувство, что это с меня кожу сняли, что всё теперь самим нутром ощущаю. Так больно…

Гвинбир вздохнул, сочувственно глядя на неё, и пододвинул к ней кружку.

– Давай за Джаральта… И за восстание Айриаса, в которое он верил до самого конца.

– За Джаральта, – эхом повторила воительница. – За восстание.

После нескольких глотков настойки в её глазах появился хоть и слабый, но всё-таки огонёк. Нужно было раздуть это пламя, дать Иргейл опору, иначе дварф мог потерять уже второго друга. Чудес ждать не приходилось – Джаральт погиб каких-то несколько дней назад, и боль уймётся нескоро. Но хоть что-то дварф сделать мог.

– Я тебе вот что скажу, – оружейник заговорщически понизил голос. – Кир’артру – последнее оружие, над которым мы с Джаральтом трудились вместе, ты же помнишь. Так вот, Верный выбрал себе хозяина.

Иргейл вскинула голову.

– Кого?

– Он запел в руках Ночного Охотника.

На лице у воительницы отразились смешанные чувства, но, насколько успел понять Гвинбир, больше в её глазах было радости и удивления, чем неприятия.

– Вот как… И ты хочешь отдать арбалет ему? Это ведь… бесценная вещь… артефакт. Верный мог бы служить кому-то из наших.

– Так тебе ль не знать, Ирг, что коли такая вещь кого выберет, то ни за что в руки другому воину не дастся, – дварф серьёзно посмотрел на неё. – Если Ночной Охотник примет нашу сторону, если поймёт нашу боль… я передам ему Кир’артру с лёгким сердцем.

– Надеюсь, что так и будет… – тихо, с чувством проговорила воительница. – Но как им понять агонию, разрывающую наш народ, когда они здесь совсем чужие?

– Думаю, тебе надо держаться Ночного Охотника, Ирг. Расскажи ему, что к чему, как мы тут живём вообще. Сама понимаешь, одно дело из уст Верховной Жрицы про пророчества слышать, а другое дело – вот так, по-простому. Да я и сам не прочь буду с вами по кружке эля пропустить, если что.

– Хорошо… А то из меня сейчас собеседник не ахти какой. Ты б ему хоть про Рагнатеран рассказать мог.

– Давай, и девицу приводи – пусть тоже послушает. А там и до Праздника Урожая недалеко. Им, думаю, понравится.

– Не может не понравиться… – Иргейл мечтательно улыбнулась. – Когда-то Джаральт мне свободу волшебства показал именно на одном из Праздников…

Гвинбир сдержанно кивнул, не решаясь бередить её рану разговорами о друге. Когда-нибудь они ещё не раз вспомнят Джаральта вместе. Когда-нибудь печаль станет светлой… но не сейчас.

* * *

Последующие дни потекли в нетерпеливом ожидании. Линдар хотел поскорее отправиться в путь. Айлонви, напротив, предпочитала отложить этот момент и полностью ушла в свои мысли – настолько, что они даже общались многим меньше, чем в ходе их совместного путешествия.

Но несмотря на своё нетерпение, Линдар оценил мудрость решения Амилы Лунносветной. Верховная Жрица хотела, чтобы Энферия перестала быть им чужой. Волшебство этой земли и её народа исподволь будто впитывалось в них, выплетало неразрывные связи, и уже сложно было отследить тот миг, когда они вдруг перестали быть просто странниками. Линдар хотел верить, что Айлонви разделяла это ощущение.

Погружение в жизнь Айриаса, соприкосновение с настроениями повстанцев тоже не могло не наложить свой отпечаток. Память местных о живых событиях их страшных судеб отражало историю страны лучше любых летописей. Одно дело было слушать истории, а другое – смотреть в глаза людям, терявшим близких, строившим новую жизнь на руинах прежней, проигранной жестокости власти. Умом Линдар ещё мог понять необходимость суровых законов, потому что в ходе путешествий видел, какой беспредел способны творить люди, если их никто не ограничивает. Что уж было говорить о жителях страны, которая была одним сплошным магическим источником. Но стальная длань Энсору и Единого Ордена даже при самом разумном подходе казалась ему чрезмерно жёсткой. И пугали даже не кровавые сражения, в которых схлёстывались представитель единого народа, но та чётко выверенная жестокость, с которой правитель и его жрецы отвечали на бунт. Даже самые отчаянные храбрецы и закалённые в боях солдаты боялись орденских Мастеров Пыток – тех, кто умел отгонять смерть на тот срок, который был им удобен и угоден, кто с ужасающей утончённостью ломал тела не ради даже добычи сведений, но ради устрашения.