Ключ Сары

Учитель музыки медленно поднял руку в знак прощания. Она тоже махнула ему, улыбаясь. Все будет хорошо. Она вернется, они все вернутся. Но лицо скрипача было очень горестным. По щекам у него текли слезы, немые слезы, выдающие беспомощность и стыд, но девочка этого не понимала.

– Я грублю? Да твоя мать это обожает! – хохотнул Бертран, заговорщицки взглянув на Антуана. – Так ведь, любовь моя, тебе же это нравится? Верно, дорогая?

Он пару раз крутанулся в гостиной, прищелкивая пальцами и напевая мелодию из «Вестсайдской истории».

Я чувствовала себя глупой и смешной в глазах Антуана. Почему Бертрану доставляет удовольствие выставлять меня набитой предрассудками американкой, в любой момент готовой критиковать французов? И почему я стою как вкопанная и позволяю ему это делать? Когда-то меня это забавляло. В самом начале нашей семейной жизни это была наша любимая шутка, от нее умирали со смеху и наши французские друзья, и американские. В самом начале.

Я, как обычно, улыбаюсь. Но немного натянуто.

– Ты давно был у Мамэ? – спрашиваю я.

Бертран уже переключился на другое – принялся делать замеры.

– Что?

– Мамэ, – терпеливо повторила я. – Думаю, ей бы очень хотелось тебя повидать. Она наверняка будет счастлива поболтать с тобой о квартире.

Его глаза вонзаются в мои.

– Нет времени, любимая. Съезди сама!

– Бертран, я и так бываю там каждую неделю, ты же знаешь.

Он вздохнул.

– В конце концов, она твоя бабушка, – говорю я.

– Но она тебя обожает, Мисс Америка, – с улыбкой парирует он. – И я тоже тебя обожаю, baby.

Он подходит и целует меня в губы.

Американка. «Значит, вы и есть та самая американка?» – в качестве вступления сказала Мамэ много лет назад в этой самой комнате, вглядываясь в меня своими серыми задумчивыми глазами. Американка. Я и правда почувствовала себя американкой – со своей короткой стрижкой, кроссовками и широкой улыбкой, – стоя перед этой квинтэссенцией семидесятилетней француженки с ее идеально прямой осанкой, аристократическим профилем, безупречной прической и лукавым взглядом. И я сразу же полюбила Мамэ. Полюбила ее удивительный горловой смех. Ее бесстрастный юмор.

И должна признать, что вплоть до сегодняшнего дня я люблю ее больше, чем родителей Бертрана, которые при всяком удобном случае давали мне почувствовать, откуда я родом, хоть я уже двадцать пять лет живу в Париже, я жена их сына и мать их внучки.

Выйдя из квартиры, я опять столкнулась с тягостным отражением в зеркале лифта и внезапно осознала, что слишком долго выносила подколки Бертрана, разыгрывая из себя незлобивую глупышку.

Но сегодня впервые – и по неясным причинам – я почувствовала, что это время прошло.

Девочка тесно жалась к родителям. Они уже дошли до конца улицы, и мужчина в плаще все время подгонял их. Она не понимала, куда они идут. И почему они должны идти так быстро? Их завели в какой-то большой гараж. Она узнала это место: оно находилось недалеко от их дома и мастерской отца.

Внутри люди в синих, перепачканных смазкой комбинезонах копались в моторах. Рабочие молча глянули на них. Никто не проронил ни слова. Потом девочка заметила группу людей с сумками и корзинами у ног. Она обратила внимание, что в основном там были женщины и дети. Некоторых она знала. Но никто с ними не поздоровался. Спустя какое-то время появились двое полицейских. Они начали выкликать фамилии. Услышав свою, отец поднял руку.