– Нет, меня это не смущает. Я не знал, и они никогда мне ничего не говорили. Я уверен, что множество парижан сделали то же самое после облавы в июле сорок второго. Это не превращает мою семью в шайку коллаборационистов – так мне кажется.
Его смех ударил мне по барабанным перепонкам.
– Я ничего такого и не говорила, Бертран.
– Ты совсем заморочила себе голову этой историей, Джулия, – сказал он мягко. – Все случилось шестьдесят лет назад. Была война, припоминаешь? Трудное время для всех.
Я вздохнула:
– Я просто хочу знать, что произошло. Потому что не могу понять.
– А ведь все просто, ангел мой. Моим бабушке и дедушке туго пришлось во время войны. От антикварного магазина было мало проку. И для них стало большим облегчением переселиться в более просторное и красивое место. Они наверняка были счастливы найти себе крышу. Скорее всего, они и не думали о той еврейской семье.
– О, Бертран, – пробормотала я. – Но как такое возможно – даже не думать о той семье? Как им удалось об этом не думать?
Он звонко чмокнул меня в телефон:
– Полагаю, они ничего не знали. А сейчас мне правда пора. До вечера!
И он отсоединился.
Я пробыла еще некоторое время в квартире, шагая по коридору, застывая в пустых гостиных, поглаживая мрамор камина, стараясь понять, но не позволяя чувствам захлестнуть меня.