Ключевой

Пал Палычу нравилось, как я пишу. Он даже раз то ли в шутку, то ли всерьез признался мне, что по описанию пейзажей я «уже почти классик». Эта фраза от скупого на похвалы профессионала была несомненным комплиментом, но ставила меня в тупик каждый раз, когда я о ней вспоминал. Мои статьи были о политике, экономике, социалке; в них вообще не было пейзажей! В остальном его расположение выражалось в том, что у меня была своя колонка в «Миллионнике». И в этой колонке я позволял себе «щипать» власть. Это цепкое слово также было произнесено стариком на одной из редакционных планерок. К моему мнению он прислушивался и в последнее время даже просил, чтобы планерку в его отсутствие провел я, а не, как того требовала субординация, его зам и по совместительству заведующий отделом политики Денис Сергеевич Курыгин, лысый сухопарый старожил газеты и – пабам! – мой непосредственный руководитель. Этот неприятный тип с желтыми от постоянного курения зубами и кончиками пальцев, постоянно таскавший одни и те же лоснящиеся на заднице брюки и мешковатый синий свитер, явно меня недолюбливал. Считал меня выскочкой, баловнем судьбы, золотым ребенком, абсолютно не заслуживающим тех привилегий и, главное, зарплаты, что я получал в газете. А поскольку все материалы перед тем, как отдать на подпись Шацкому, литовал он, нетрудно догадаться, что частенько они возвращались ко мне с пометками красным карандашом – любимым инструментом работы Курыгина. Бывали зачеркнуты строки, а то и целые абзацы, на полях в обилии красовались вопросительные и восклицательные знаки.

Поначалу я просто был в шоке. То издание, откуда я попал в «Миллионник», также славилось жесткой редакционной политикой, но там мои материалы выходили в неизменном виде, и я даже получил приз на профессиональном конкурсе как «Лучший молодой журналист года». Я бы и не ушел, если бы не тщеславие. Хотелось размаха, масштаба.

И тут как раз, на вечеринке после церемонии, ко мне подошел Шацкий. Он пожал мне руку, поздравил, пригласил поужинать, обсудить «перспективы газетной отрасли». И в этот момент я поймал взгляд моей доброй редакторши – Лидии Ивановны, «тети Лиды», как мы ее называли. У нее я делал свои первые шаги в журналистике после университета. Она была моим учителем в профессии. И вдруг я увидел этот все понимающий взгляд. Я сунул визитку Шацкого в карман, коротко поблагодарил и ретировался, чем вызвал некоторое замешательство с его стороны. Обычно его внимания искали, а тут я просто сбежал… Но тем же вечером «тетя Лида», выпив вина больше, чем обычно, уже рыдала у меня на шее и говорила, что она «все понимает» и что я «должен идти».

Так я и оказался в одной из крупнейших газет в стране. Да не просто оказался, а сразу стал любимчиком главного редактора, вызывая вполне объяснимое недовольство проработавших здесь годы и годы журналистов.

Вот почему так яростно литовал мои тексты Курыгин. Я не спорил и поначалу усердно все переписывал, сидя на работе до полуночи, но позже я научился обходить эти «красные карандашные линии». Делалось это так: из своего готового текста я убирал наиболее удачный абзац и заменял их какими-то пошлыми афоризмами, нелепыми сравнениями, словом, всякой чепухой. Плюс дополнительно вставлял в материал пару-тройку лишних предложений, которые просто сами просились на карандаш.

И после того как текст возвращался, я быстренько менял все, как было в начале, и в самый последний момент отправлял Курыгину со словами, что сделал «все, что мог». Тому ничего уже не оставалось, как пропускать статью.

Однажды Шацкий меня спросил, не прижимает ли меня его заместитель, на что я ему, как на духу, признался в своей «военной» хитрости. Он смеялся как ненормальный, отбросив очки и вытирая с глаз слезы, потом, правда, успокоился и попросил меня не сильно «троллить» бедного Курыгина. А уже через пару дней поручил вести за него планерку. Курыгин пожелтел весь, заиграл желваками, но на планерку пришел и сидел до конца, не сказав ни слова.

С тех пор многие стали прочить меня в преемники. Вчерашние «панибратья» срочно перешли на «вы», а секретарь стала мне звонить с утра и спрашивать, не хочу ли я выпить кофе.

Вот и сейчас раздался телефонный звонок. Я снял трубку.

– Иван Николаевич, добрый день!

– Здравствуй, Маша.

– Вам принести кофе?

– Нет, спасибо большое.

– Хорошо. И вас искал Мишин, несколько раз с утра спрашивал.

– Чего ж он не позвонил мне? – удивился я тому, что один из моих немногих старых друзей не может позвонить мне на мобильный. С Игорем Мишиным мы учились на одном курсе и вот теперь встретились в одной редакции. Он писал про шоу-бизнес, хорошо разбирался в этих поющих трусах, в хитросплетениях их швов, то есть судеб. Сам любил посещать тусовки и частенько звал меня «пожрать на халяву».

– Иван Николаевич, я не знаю, – с не свойственным ей раньше кокетством в голосе ответила Маша. – Соединить с ним?

– Нет, я сам его наберу позже.

– То есть ему не говорить, что вы приехали?

– Почему? Говори. Я же приехал.