Это исследование не “интерпретация” “Лолиты”. Исключая некоторые непроизвольные отклонения, я не занимался анализом характеров героя и героини, идейного содержания и морали романа, полагая, что всякий, кто его внимательно прочитал, разберется в этих общих вопросах и что любой парафраз кристального текста Набокова в большей степени достоин осуждения, чем изнасилование Мабель Гавель. В этой книге я всего лишь предлагаю ключи к некоторым романным головоломкам – путем выявления, определения и комментирования литературных аллюзий, описания намеков и дедуктивных умозаключений, ведущих к идентификации Куильти, а также путем перечисления некоторых характерных стилистических приемов. Надеюсь, сей опыт экзегезы и пристального чтения послужит, так сказать, проферментом для последующего изучения набоковских сокровищ, скрытых за потайными дверцами, в сундуках с двойным дном. Всегда хорошо иметь свежее впечатление о том, как гнусно вас обманули, и эта книга будет более понятна и полезна, если мой читатель читал “Лолиту” совсем недавно. И последнее: некоторые могут сказать, что мой комментарий – это пародия на Набокова. Уверяю вас, это, скорее всего, не так.
Автор благодарит Эда Бейкера, Г. Д. Камерона, К. Грайера Дэвиса, Джона Хьюстона, Мону Хьюстон и Сидни Монас за их помощь в ловле аллюзий.
Моя особая признательность Марку В. Болдино за его авторитетные замечания.
I
Литературная аллюзия
Просвещенный читатель, верно, заметил, что на протяжении этого грандиозного произведения я часто приводил отрывки из лучших древних писателей, не указывая подлинника и вообще не делая никаких ссылок на книгу, из которой их заимствовал.
1
Сюжет “Лолиты” был предложен Владимиру Набокову Борисом Ивановичем Щёголевым, не слишком интеллигентным персонажем одного из его “русских” романов (“Дар”), написанного в 1934–1937 годах. Ниже приводится соответствующий пассаж.
“Эх, кабы у меня было времячко, я бы такой роман накатал… Из настоящей жизни. Вот представьте себе такую историю: старый пес, – но еще в соку, с огнем, с жаждой счастья, – знакомится с вдовицей, а у нее дочка, совсем еще девочка, – знаете, когда еще ничего не оформилось, а уже ходит так, что с ума сойти. Бледненькая, легонькая, под глазами синева, – и конечно на старого хрыча не смотрит. Что делать? И вот, недолго думая, он, видите ли, на вдовице женится. Хорошо-с. Вот, зажили втроем. Тут можно без конца описывать – соблазн, вечную пыточку, зуд, безумную надежду. И в общем – просчет. Время бежит-летит, он стареет, она расцветает – и ни черта. Пройдет, бывало, рядом, обожжет презрительным взглядом. А? Чувствуете трагедию Достоевского? Эта история, видите ли, произошла с одним моим большим приятелем, в некотором царстве, в некотором самоварстве, во времена царя Гороха. Каково?” – и Борис Иванович, обратя в сторону темные глаза, надул губы и издал меланхолический лопающийся звук[2]
.Из-за этого Бориса и трагедии Достоевского я нахожу эксцентричное описание генезиса лучшего набоковского романа самим автором намеренно сбивающим с толку. Он пишет: