Ключи от дворца

— Так я же вполне серьезно. Гляньте, какая преисподняя заварилась. Все кувырком пошло. Неужели уцелеет какой-либо гад?

— Каблуком, каблуком надо придавить, Адам… Иначе дела не будет, — отходя от стереотрубы, Алексей хлопнул по свисавшему в окоп обтоптанному, с побуревшим голенищем сапогу Спасова.

— Считайте, что мое отделение уже там… Наши кирзовые назад хода не знают. Пусть только прояснится. Знамо, пехота — она все…

Пора было и себе выбрать те ступеньки, что поведут, поднимут в атаку. В полночь, после того как в ротах зачитали обращение Военсовета, Осташко и Замостин сразу поделили между собой предуготованные им в это утро места. И сейчас Замостин находился во второй роте, а Алексей направился на правый фланг — в роту Литвинова, к Зинько.

— Ну, ты поосмотрительнее будь, не зарывайся… Здесь, под Орлом, наша земля не кончается, еще шагать да шагать, — час назад на КП напутствовал своего замполита Фещук.

Все это были слова лишние, а не лишними, обязательными были только те, которые изо дня в день слышали от Алексея все, кто служил с ним в батальоне, и, значит, именно эти, его же собственные, слова были и для него самого единственно настоящим напутствием. Даже прежде, чем для других, для него первого…

Зинько тоже стоял на верхней ступеньке. Не отводил взгляда от черно-бурой тучи, нависшей над немецкими окопами, наверное, мысленно уже добегал до них. Оглянулся на Осташко и, позабыв, не поправляя своего чуба, разметанного ветром над изуродованным лбом, нетерпеливо спросил:

— Сколько на ваших, товарищ капитан?

— Сейчас…

Алексей не договорил… Вдруг, заглушив гул орудий, в небе пронеслись колесницы, заскрипели, завизжали ободьями, покатились дальше, дальше, закончили свой страшный полет разорванным на секундные промежутки перекатистым грохотом. Всех, кто сидел на бруствере, будто смахнуло ветром. Осташко и Зинько тоже в первые секунды невольно втянули голову в плечи. Они посмотрели друг на друга взывающими к снисходительности глазами.

— Ну и ведьмочка! Третий раз слушаю, а не могу привыкнуть, — укорил сам себя Зинько. — А ведь своя ж, в доску своя!.. Что ж, теперь вот-вот и сигнал…

Оба знали, что залпами «катюш» завершается более чем полуторачасовая артиллерийская подготовка. Там, где разорвались реактивные снаряды, дым стал жирней, смолистей. Все снова кинулись к брустверу. Алексей увидел в изгибе окопа свободные ступеньки, заторопился к ним.

Было пять часов сорок минут утра. Когда началась артподготовка, наверное, не одному Алексею почудилось, что приход этого июльского утра затянется, отодвинется в темно-серой пороховой тусклости, но, вопреки ей, рассвело стремительно, и, не запаздывая, явилась сотням, тысячам глаз вся огромность степи и огромность вставшего над ней, рассеявшего мглу солнца. Взлетела на тонком шероховатом стебле и беззвучно набухшей, вызревшей почкой лопнула и расцвела красная ракета… Такие же справа, слева, у соседей и еще дальше, дальше по всему переднему краю… В последний раз вбирая в себя широко открытыми глазами это быстро разгорающееся утро, отрешаясь, освобождаясь от всего постыдно-сковывающего, Алексей вновь ощутил на сердце ту легкость и проясненность, которые пережил как-то весной, на марше к Лебедяни. И это дивное своей нерастраченностью, молодостью и давностью чувство словно бы само взнесло его на бруствер:

— Дружно, товарищи, дружно… Вперед! За нашу Родину!..

Неподалеку кто-то отрывисто, призывно закричал, еще и еще… Литвинов? Золотарев? Зинько? Командиры отделений? После громыхания гвардейских минометов тишина степи казалась неестественной, обманчивой, и людские возгласы врезались в нее сбивчиво, вразброд… Но уже одно то, что они громко зазвучали здесь, где ранее недвижимо и безмолвно таились секреты, а этой ночью скрытно ползали саперы, уже в этом чуялась сила начатого дела… Взглядом, наспех брошенным по сторонам, Алексей увидел высыпавших на ничейную полосу стрелков, их изогнутую, неравномерную по густоте цепь, но различить лица так быстро не мог… Рядом глухой топот ног. Чье-то надсадное дыхание. Звяканье чьей-то лопаты… Три сотни метров надо было пробежать расчетливо, так, чтобы не выдохнуться, сохранить себя, свои силы не только для последнего броска, но и для боя в траншее… Если немцы еще там… Но они пока молчали. Над их окопами еще не развеялась и медленно оседала клочковатая темно-бурая завеса дыма. Оттуда вести прицельный огонь было невозможно. И первыми открыли его по пристрелянным площадям ничейной земли где-то еще устоявшие, выжившие в смерчах артподготовки минометные батареи… Шлепнулись мины. Но цепь стрелков уже подбегала к проходам в проволочных заграждениях. Здесь пришлось скучиться. Панков, пригнувшись, катил станковый пулемет и намеревался было проскользнуть, опередить…

— Стой, куда ты? — остановил его за плечо Осташко.

Пулеметчики должны были залечь перед проволокой и своим фланговым огнем прикрыть продвижение стрелков.

— Так молчат же, товарищ капитан, — вскинул блестевшее в испарине лицо Панков. — Вместе можно…

— Ложись в сторону… как приказано. Изготовьтесь!..