Ключи от дворца

Панков поспешно откатил пулемет в сторону от прохода, развернул его, стал вставлять ленту, задергал затвором. Оказалось, как раз вовремя. Над яично-желтой насыпью, к которой приближалась рота, учащенно запульсировали вспышки выстрелов. Выручая своих, застучал пулемет Панкова. Насыпь вспылилась. Теперь немцы стреляли только из укрытых, почти незаметных бойниц, из-за врытых в землю щитов. Несколько таких стальных щитов разрывами снарядов выбросило из окопов, и чьи-то сапоги прогремели по ним гулко, как по кровельной жести… Здесь траншея прерывалась саженной воронкой. К ней в несколько прыжков подбежал Алексей, скатился на дно, перевернулся, выполз вверх к рыхлому, зернистому краю… Полузасыпанная траншея была пустой, но в ее ответвлениях мелькнули каски. Перекинув автомат в левую руку, Алексей вытащил из кармана и метнул туда гранату, ткнулся лицом в землю… Разрыв. И хотел было уже поднять голову, когда кто-то сзади снова прижал его лицо к земле, и раздался еще один взрыв… Повернулся, увидел покрытое грязным потом лицо Янчонка.

— Это я, товарищ капитан, и свою добавил…

Сколько времени прошло после красных ракет? Четверть часа? Час? Спросил бы кто-либо об этом у Алексея — он бы не смог ответить. А воронку уже обживали. Плюхнулся на ее дно и потянул за собой провод какой-то незнакомый, очевидно, артиллерийский связист. Санитар волоком втаскивал в нее раненого, а тот отгонял своего спасителя руганью.

— Сам, я сам… уйди… что ты меня… как бревно?.. Не цепляйся…

В тем ответвлении окопа, куда бросили свои гранаты Осташко и Янчонок, лежали сваленные осколками три немца; рука одного из них еще тянулась к кобуре пистолета, но пальцы сводило судорогой.

В воронку, неведомо откуда и взявшись, вдруг скатился Сорокин. Алексей взбешенно повернулся к нему:

— Послушай, ты отстанешь или нет? Сматывайся отсюда…

— К черту? Опять? Не имеешь права… Я буду жаловаться Каретникову… Мне через час надо быть на ПСД [4].

— Так и спеши туда, чего ж ты ко мне привязался?..

— Хорошо, уйду… Ты только скажи, кто первым ворвался в траншею?

Но Алексей зло махнул рукой, выскочил из воронки.

Из-за угла окопа выбежал Зинько. Разодранная штанина… Без пилотки… Глянул на Осташко, на Янчонка, на немцев…

— Там тоже никто не ушел… Теперь во вторую. Полундра! Во второй полегче.

А по второй, по третьей линиям траншей уже били и выкатившиеся в степь орудия прямой наводкой, и те, которым отдавал целеуказания артиллерист из воронки, и еще неисчислимое множество других, что не замолкали, продолжали сотрясать степь.

Очистительный огневой вал двигался на запад, к Орлу; шел туда, дробя, перемалывая и вскидывая вверх обшивку траншей, обломки бетона и железа; разную окопную утварь, комья и проволоку заграждений, все неживое и живое, что враждебно и злобно таило в себе смерть и теперь само подлежало смерти…

13

И двадцать — а их было всего двадцать — задыхающихся, распаленных минут атаки, о которых Алексей вначале думал как о самых вершинных испытаниях для батальона («Миновали бы они, а там за ними пойдут полегче»), вдруг плотно сомкнулись с другими, тоже гремящими, словно ввергаемыми в исполинскую камнедробилку, и к ним, перешагивая через слепящий степной полдень, стали прибавляться такие же еще и еще…

Из-за укрытий с облегчением, что наконец-то ожидание кончилось, вывернулись и, поторапливаемые командирскими рациями, лязгая и урча, понеслись вперед танки… Обгоняя пехотинцев, на ходу переняли с их плеч на окованные броней свои какую-то немерено тяжкую часть боя, его разгоравшегося ожесточения. Но только часть… Алексей пока не отставал от вращающихся перед ним гусениц. Ручьисто льющийся блеск металла… Душное, обвевающее лицо машинное тепло… Подсохшая в корку и сорванная траками измельченная в пыль земля… Гулко лопающиеся выстрелы башенного орудия, и при каждом из них тридцатьчетверка будто оседала для упора на днище… Все это какое-то время оберегало и Алексея, и бежавших вместе с ним пехотинцев. Но надо было видеть, что и как с остальными… Он чуть замедлил шаг… На холмистой степи, что час назад казалась столь загадочной, обманчиво безлюдной, теперь не оставалось ни единой пяди, которую бы не порушило шквалом наступления — колесами перемещающихся дивизионов, гусеницами самоходок, катками станковых пулеметов, тысячами сорвавших дерн саперных лопат. А позади, над переправами через Зушу, уже метали вниз свое черно-сорное, разбухающее на лету семя пикирующие бомбардировщики, запоздало пытались сдержать выхлестнувшуюся на западный берег высокую, взбурлившуюся волну. Над ними густо кружились, перехватывали, жалили, отгоняли их прочь, свергали вниз на приречные луга наши истребители. Но новые и новые десятки «юнкерсов» мелкой сыпью проступали на горизонте, а спустя несколько минут укрупнялись так, что можно было рассмотреть кресты на их крыльях, и плыли дальше, туда, откуда подтягивались вторые эшелоны войск…

Близкие разрывы мин — один и сразу же второй — заставили Алексея припасть к земле. Упали и два бежавших в нескольких шагах от него красноармейца.