Ключи от Стамбула

— Только неограниченная власть совместна с философией Востока. Парламентаризма азиат не понимает. Колебания английской политики, к примеру, представляется магометанину следствием слабости и нерешительности, обусловленной, как он считает, той же слабостью. На него действует один лишь страх!

— И то, с известной оговоркой, — заметил французский посол Бургоэн, больше всех сокрушавшийся о смерти Рашида-паши, который по мягкости характера и по своему бескорыстию вполне мог считаться святым. Особенно, в сравнении с Хуссейном Авни, оставившим после себя громаднейшее состояние. Министр иностранных дел был так беден, что вдова его просила у великого везира денег на похороны.— Мусульмане уважают тех, кого боятся.

— Из этого следует, что единственная форма правления восточных государств, одинаково выгодная и для правителя, и для подданных, форма, вполне соответствующая народному сознанию, это ничем не ограниченная центральная власть, — решительно сказал Николай Павлович. — Не будет такой власти, не будет государства.

После серьёзного анализа случившегося он пришёл к выводу, что нет худа без добра: сербско-черногорская повстанческая заваруха являла собой последнюю и единственную возможность загнать блистательную Порту в угол, а нового её правителя Мурада, ставшего заложником хищной олигархии пашей, сделать намного сговорчивей. Если тот ещё способен что-то понимать. Пытаясь уяснить, что происходит с нервами Мурада V, из Вены пригласили профессора Макса Лейдесдорфа. Ах, как ждал его приезда великий везир Мехмед Рюшди-паша, больше всех старавшийся сохранить Мурада V на престоле! Старику понравилось управлять страной.

Прибыв в Стамбул и понаблюдав два дня за поведением больного, знаменитый психиатр заявил, что у Мурада V такая же болезнь, как у бывшей мексиканской императрицы Шарлотты — мания преследования, но она поддаётся лечению. Великий везир поспешил возблагодарить Аллаха за его милость, но Мидхат-паша встал в оппозицию. Протестуя против долгого лечения султана — без какой-либо гарантии его душевного здоровья, он громогласно заявил, что оставить Турцию без государя на неопределённый срок, Порта не имеет права.

— Это подобно измене! — патетически воскликнул он на совещании министров.

Глава XXIV

Пятнадцатого июня, под предводительством генерала Черняева, в войну с османами вступили сербы. Пламя турецкого фанатизма перекинулось на всю Европу, но более всего зажглось русское общество, его патриотически настроенная часть. Спешно создавались добровольческие роты и полки. Пожертвования в пользу славян, борющихся за свою свободу, шли со всех сторон России, хотя в официальном смысле между Турцией и её восставшими народами Россия исполняла роль посредника. Другое дело, сумел бы новый падишах уступкой части земли добиться спокойствия в империи или эта его жертва не принесла бы пользы.

Александр II, проводивший лето в Эмсе, держа при себе Горчакова и наслаждаясь прелестными лицами, окружавших его дам, негодовал на Черняева за его неслыханное самоволие и вознамерился лишить его ордена, которым тот был награждён в апреле. Но, если государь был против войны, то его сын цесаревич Александр Александрович стоял во главе «партии действия», а его гофмаршал Зиновьев состоял в личной переписке с опальным генералом.

Игнатьев понимал: Черняев долго не продержится, его несчастных волонтёров сомнут турецкие войска, но, может быть, ещё удастся примириться с Портой и с честью выйти из игры.

Собрав пятерых своих сотрудников, он откровенно признал, что в сложившихся обстоятельствах ни о какой дипломатической деятельности думать пока не приходится.

— Пока не образуется серьёзное правительство, и султан не сделается хозяином, — мы вынуждены будем сидеть на мели. А на гонор англичан не обращайте внимания. Они воображают, что хозяйничают, потому что кормят «младотурков» и плывут по мусульманскому течению, подло предавая христиан.

Препятствием для выполнения его программы на Востоке, которую князь Горчаков воспринял, как диссертацию на звание министра иностранных дел, и оттого желавшего Игнатьеву провала, плохо было то, что, раскрывая свои карты перед Австро-Венгрией, Россия порывала с морскими державами: Англией, Францией, Италией, и по первому требованию должна была отдать все свои козыри Германии.

— Весёленькая перспектива, нечего сказать! — негодовал Николай Павлович.

А Петербург ещё теснее сблизился с Веной.

Двадцать шестого июня тысяча восемьсот семьдесят шестого года в Рейхштадте состоялась встреча российского государя Александра II и австрийского императора Франца-Иосифа I. Итог переговоров был двояким: с одной стороны, оба правителя решили в сербо-турецкий конфликт не вмешиваться и тут же сделали это решение притчей во языцех, вот-де мы какие миролюбцы, а вторую часть своей договорённости, закреплённой в положениях строго секретной конвенции, условились таить и от врагов, и от друзей. Вторая часть затрагивала территориальный передел.