Ключи от Стамбула

Двадцать четвёртого апреля, между четырьмя часами пополудни и семью часами вечера пролилась первая кровь. При перестрелке с турецким монитором, чьи орудия бомбардировали Ферапонтьевский монастырь напротив селения Исанчи, появился первый убитый и первые двое раненых — разведчики тринадцатой конной батареи.

Для дальнейшего проезда Николаю Павловичу выделили шестиместное купе в вагоне 1-го класса, но он поделился им с Чертковым и Голицыным. Удобств уже никаких не было. За недостатком мест в набитом публикою поезде, Игнатьев поместил Дмитрия и кучера Ивана в почтовом вагоне, пришедшимся им по душе.

— Ваше сиятельство, об нас не беспокойтесь, — убеждающе сказал Иван. — Мы здесь, как у себя в дому — за печкой.

На перегоне близ Барбоша поезд был остановлен Братиану, первым министром Румынии. Игнатьев вышел, и они беседовали между двумя стоящими поездами на берегу Дуная в три часа пополуночи! О чём? Скажем уклончиво, о многом. Прежде всего, о Бессарабии, которая должна была войти в состав России при поражении турок в войне. В том, что Порта в одиночку войну проиграет, Николай Павлович не сомневался.

— Его величество смотрит на возвращение Бессарабии, как на свой царский долг перед Родиной, и, разумеется, сделает всё, чтобы заветное желание исполнилось, — напрямую! — заявил Игнатьев, но Братиану ему не поверил. Уловив в голосе румынского премьера нотки скепсиса и недоверия, Николай Павлович категорически отверг возможность «исправления» границы.

— Должен заявить вам, — сказал он, — что я не вправе говорить об этом, но как лицо частное не могу допустить и мысли о какой-либо уступке клочка русской земли кому бы то ни было.

— Тогда я сам напишу Александру! — загорячился Братиану.

— Не советую, — охладил его пыл Игнатьев. — События развиваются с такой быстротой, что подписание мирного договора может наступить раньше, чем завязанная вами переписка с государем.

— Но тогда меня румыны камнями закидают! — воскликнул румынский премьер, театрально хватаясь за голову.

— Всё может быть, — сказал Николай Павлович и строгим голосом добавил, — но не забывайте, что и наш народ позора не потерпит.

Поговорили, как мёду напились.

Двадцать третьего мая состав прибыл в Плоешти. С горем пополам отыскав отведённую ему квартиру, Игнатьев нанял извозчика, чтобы Дмитрий с Иваном занялись перевозкой вещей, а сам остался присмотреть за выгрузкою своих лошадей — верховых Адада и Рыжего, и ездовых для экипажа. Отдавая распоряжения, он вдруг увидел перед собою главнокомандующего, ездившего смотреть казаков на станции. Великий князь Николай Николаевич обрадовался встрече, крепко обнял Игнатьева и посадил с собой в коляску.

— Ваше высочество, я настолько перепачкан сажей, что не считаю себя вправе воспользоваться вашей добротой, — запротестовал Николай Павлович, но главнокомандующий настоял на своём.

— Ничего.

По дороге они разговорились. Николай Николаевич сказал, что войска — со всех сторон — подходят к пунктам переправы. По агентурным сведениям, у турок на противоположном берегу сто пятьдесят шесть тысяч человек.

— Потери предстоят большие, — озадаченно сказал Игнатьев, но, видя, что великий князь удручённо нахмурился, поспешил его ободрить: — Впрочем, наше дело правое и веры в собственные силы нам не занимать. Как говорят в народе, без веры в себя и мухи не прихлопнешь.

Главнокомандующий заметно воспрял духом и с улыбкой рассказал, что находящийся при нём бывший телохранитель Игнатьева черногорец Христо производит в дамском обществе фурор.

— На самом деле он болгарин, — поддерживая разговор, сказал Николай Павлович, — а, внешность у него действительно эффектная. — Рослый, мощный, с невероятно длинными усами, в своём живописном костюме с турецким ханджаром за поясом он и в Стамбуле был заметен. За его живописный костюм, красную куртку и шальвары, турки прозвали Христо «красным человеком».

— Он хвастает, что лишил жизни сто тридцать турок. Но по глазам видно — врёт.

— Конечно, врёт! — рассмеялся Игнатьев. — В лучшем случае, зарезал двух ягнят.

Несколько развеселившись, великий князь скороговоркой сообщил, что здесь, в Плоешти, находится великий князь Владимир Александрович и князья Лейхтенбергские, что двадцать пятого мая в восемь часов вечера прибудет государь, и что театр в Бухаресте битком набит расфранчённой публикой, среди которой много парижанок.

— На днях давали «Троватора» на итальянском языке — весьма недурно.

Довезя Игнатьева до своей квартиры, главнокомандующий сказал, что на дунайском плацдарме ничего нового не произойдёт — вплоть до второго июня, когда начнётся переправа, и назначил Николая Павловича на завтра дежурным при его величестве.

Игнатьев понял, что его вводят в колею армейской жизни, вне министерства иностранных дел, и пожелал быть дежурным при переправе, чтобы увидеть вблизи действия. Главная квартира может отстать, а дежурный обязан своевременно попасть туда, где будет государь.

Пожимая ему руку на прощанье, Николай Николаевич грустно посетовал.

— Я не чувствую себя главнокомандующим, но воля царственного брата для меня закон.