Ключи счастья. Том 1

— Да, чтобы отрезвить общество и спасти человечество от вырождения, нужна жестокость. Нужно законом воспретить браки невропатам. И беспощадно карать за нарушение закона. Как карают за подлог и убийство. Потому что здесь, в сущности, есть и то, и другое.

— Ну, тоже! — вдруг раздражается дядюшка, вспоминая что-то, очевидно, наболевшее и разом забывая корректность — Посмотрел бы я, как помешали бы мне сойтись с любимой женщиной! К черту бы все и всех послал!

— Дядюшка! Вы — прелесть! — Соня кидается целовать его.

— Ведь это эгоизм, Федя. А дети?

— Не было бы детей.

— А! — холодно восклицает Нелидов и поднимает брови. — Но для меня брак без детей теряет смысл.

Дядюшка свищет:

— Кто мне запретит быть счастливым, коль я хочу?

— Мы — не дикари…

Дядюшка вдруг багровеет.

— Общественные интересы, скажете? Полноте, Николай Юрьевич! Все это ничего больше, как страх жизни и боязнь страданий! Страх за собственную шкуру говорит в вас. А ну, представьте, как вас полюбит дивное существо! Тем только и повинное, что у нее там, в пятом колене, что ли, кто-нибудь рехнулся либо удавился? И вы от нее за это отступитесь?

— Отступлюсь.

— А если сами будете любить?

Нелидов молчит. Он бледнеет. И все это видят.

— Все равно отступлюсь, — глухо говорит он.

— Тьфу! Пропасть! Вот уж это жестокость… настоящая… Из-за каких-то там будущих призрачных несчастий разбивать свою и чужую жизнь… Это — трусость, Николай Юрьевич!

— Но уж это ты… тово…

— Федя! Бог с тобой! Вот разошелся!

— Дядюшка… Прелесть! Я вас задушу поцелуями.

— Отстань, Сонька! Чему обрадовалась? Ну и молодежь пошла! Крови в вас нет… Точно из папье-маше сделаны. А вы… простите меня… Вы настоящий помещик, Николай Юрьевич! Вы о любви и семье точно об усовершенствовании холмогорского скота толкуете. Черт побери! Это уважение к личности называется.

— Маня… Что с нею?

Она вскочила, открыв широко рот, как бы ловя воздух. Мертвенно белая, хватаясь руками за грудь. Потом вдруг взмахнула ими. Истерический полусдавленный вопль вырвался из ее горла.

Она бежит. Соня кидается за нею.

Все вскочили в смятении. Издали несутся дикие, истерические вопли.

— Зажгите огонь! Огонь! — кричит хозяйка, бросаясь в темные комнаты наверх.

Когда она возвращается, Нелидов неподвижно стоит, стиснув губы.

Он прощается наскоро. Он даже не спрашивает, что случилось с Маней. Его не удерживают.

Сгорбившись, пригнувшись к луке седла, скачет домой, погоняя лошадь, как будто за ним мчатся Горгоны со змеями в руках. «Забыть ее скорее! Забыть…»

— О чем, Манечка? Что с тобой? — наперебой спрашивают хозяйка и дядюшка.

Прошло уже два часа. Маня, вся разбитая припадком, лежит на постели.

— Так… Право, не знаю… О н так страшно… так жестоко говорил… Милый дядюшка… Сядьте подле! Вы такой добрый. Как вы хорошо ему возражали! «Где тут уважение к личности?» Ах!.. Это так ужасно…

— Опять плачет… Ну, полно. Полно!

Одной Соне Маня признается. Конечно, он говорил о ней. Он уже считает ее своей невестой. И вдруг окажется, что в роду у нее кто-нибудь алкоголик, эпилептик. Остается ведь только умереть. Потому что он разлюбит… проклянет… отречется… Она опять начинает отчаянно рыдать.

Она точно чего-то не договаривает.

Соне вдруг становится жутко. Она вспоминает…

— Послушай, Маня! Послушай… Что мне пришло голову… Может быть, вправду и у тебя…

Маня стоит перед нею, вся выпрямившись, с дикими, блуждающими глазами.

— Молчи!.. Молчи!.. Молчи!.. Не смей, никогда… Не аукнись ему! Я здорова, здорова… Боже мой!

Она падает на подушки и смолкает. Только во тело ее долго вздрагивает и дергается.

Соня молчит, зажмурившись. Она начинает догадываться.

Проходит три дня. Словно туча опустилась над домом. Все притихли как бы в ожидании беды. Да и погода испортилась. Дожди. Прохладно.

Горленко опять все дни в поле. Один дядюшка не унывает. И, надев непромокаемый плащ, каждый вечер идет на свидание в Липовку.

— Штейнбах приехал? — спрашивает он постоянно сторожа. И в ответ слышит:

— Никак нет. А ждем каждый день.

Нелидов едет в Лысогоры. Страсть вцепилась в его сердце когтями. И этого зверя не осилить. Как бы то ни было, если даже оправдаются его догадки, он должен жениться. Назад нет дороги. Своими собственными руками, поддавшись безумному порыву, он сломал свою жизнь в корне. Но низость чужда ему. Он один ответит за свою ошибку. Он даст имя этой девушке. Он будет ежегодно выдавать ей сумму, которой хватит на то, чтобы прожить безбедно. Лишь бы никогда не видеть ее потом! Никогда не поддаться вновь преступной слабости…

Он идет на крыльцо. Исхудавший, потемневший, больной.

Никто, кроме Мани, не видит его. Она кидается в переднюю и останавливается перед ним.

Она ничего не говорит. Не спрашивает. Только из огромных глаз ее глядит на него ее душа. Любящая и покорная.

— Мари…

Забыв все мгновенно, он смотрит в эти глаза, сверкающие слезами. Он побежден.

Тогда она берет его руку и приникает к ней губами.

Он вздрагивает, как обожженный. Он хватает ее в объятия. Целует захолодевшее личико жадно, алчно, с той же больной, жестокой страстью.