Ключи счастья. Том 1

— Это большая ошибка, Вера Филипповна, Брак, повторяю, должен быть нерасторжимым. Иначе это nonsens [51]…

— А если вы разлюбите? — вскрикивает Соня. — Если ваша жена полюбит другого?

— Это будет несчастье, Софья Васильевна. Но у всякого свой крест, который надо нести до конца. Мы должны жениться не для наслаждения, а чтобы создать семью. Если все будут рассуждать по-вашему — семья исчезнет.

— Да это пастор! — шепчет дядюшка, толкая Соню локтем. Неудержимый смех нападает на обоих. Они красны от усилия его сдержать.

Но Маня не смеется. Ей жутко. Она ничего не видит в душе Нелидова. Как будто это житель Марса.

Нелидов делает опять несколько шагов по комнате и останавливается перед дядюшкой.

— Вы, Федор Филиппыч, упомянули сейчас о богатстве. А я смотрю так: только в той семье, куда вошла жена, что называется в одном платье, муж может считать себя главой. Жена должна быть ему всем обязана, — продолжает он, опять шагая по гостиной. — Я сам человек небогатый. Но, повторяю, денег я не ищу. Мне нужна красивая, веселая, кроткая и здоровая девушка. Главное, здоровая.

— С сельскохозяйственных курсов? — спрашивает Соня.

Все оглядываются на нее. Дядюшка хохочет.

Но Нелидов серьезен. Он перестает ходить по комнате и глядит на Соню. Пальцы его нервно играют цепочкой часов.

— Почему с курсов? — сквозь зубы спрашивает он.

— Так… Вы нарисовали очень подходящий образ. Вы слышали, конечно, что эти курсы вновь открываются в Москве?

— Н-нет… Извините. Я этим не интересовался. Как и вообще никакими курсами.

— Обскурант! Что и говорить! — смеется дядюшка, И обвивает себя новым клубом дыма. — А ведь Соня попала в самую точку, Николай Юрьевич. Вашей жене придется хозяйничать…

— Обязательно.

— Коров доить? — кротко подхватывает Соня.

Она стискивает захолодевшие пальчики Мани, как будто говорит: „Не дадим тебя в обиду…“

— Н-не совсем… Но во всяком случае… белоручкой жить не придется… Моя матушка и я, мы оба работаем, как батраки. А физический труд — первое Условие здоровья.

— Вот я и говорю, женитесь на курсистке. Учить ее не придется.

— Прежде всего, Софья Васильевна, для меня курсистка не женщина.

— Вот как!

— Не женщина, — холодно повторяет Нелидов, не повышая голоса. — Девушка, ушедшая на заработок в контору, на железную дорогу или телеграф, — он делает пренебрежительный жест маленькой породили рукой, — все равно… Девушка, привыкшая бок о бок со студентами вращаться в аудитории, на сходках, в анатомическом театре, — уже утратила в моих глазах все обаяние женственности.

— Об-ску-ра-ант… — напевает дядюшка, утопая сизом тумане.

— Я не понимаю людей, которые увлекаются акушерками, массажистками, дантистками. Ремесло нагадывает свою печать. Поцеловать руку, которая дергает зубы…

— У живых и мертвых…

— Как у мертвых? — Лицо Веры Филипповны полно ужаса.

— Они учатся на мертвецах, Верочка. Посадят перед ними в кресло мертвеца. Они и дергают.

— О!!! — Вера Филипповна бледнеет.

Соня хохочет.

После маленькой паузы Нелидов продолжает, как бы думая вслух:

— Вступать в брак имеют право только физически здоровые люди. Чтобы не грозили ни им, ни детям призраки чахотки, эпилепсии, помешательства, самоубийства. Ни одно, словом, из проклятий наследственности.

— Ах, вот в этом вы правы! Теперь я вас поняла.

Лицо Веры Филипповны сияет. Разве она сама не была всегда здоровой? Не передала она разве Соне счастливого организма?

— А как это узнать? — вдруг спрашивает Горленко.

Все на него смотрят. Он конфузится и смолкает. Большие пальцы его грубых рук неуверенно играют на животе.

Нелидов садится на стоящий по дороге стул. Он ставит локти на колени и берет в руки голову.

Все глядят молча. Чего-то ждут.

— Вырождение… — говорит он сразу изменившимся голосом. — Какой ужас! И как мало об этом думают! И кто из нас не повинен в эхом преступлении? Вы, Вера Филипповна, сейчас как женщина, как мать с полуслова поняли мою мысль. Како» страдание родить детей, заранее обреченных на гибель! Ежечасно ждать, когда дамоклов меч сорвет над их головой. Мой брат… полюбил девушку с наследственной чахоткой. Он знал об этом. Но страсть была сильнее осторожности. И вот теперь схоронил третьего ребенка. А жена его умирает медленной смертью на его глазах.

— Несчастный человек! — искренне восклицает Вера Филипповна.

— Когда я жил в Лондоне, я сдружился с лордом Файфом. Это был превосходный человек. Он женился по страстной любви на дочери алкоголика. Тоже лорда и баронета. И жена его, красивая и нежная, в двадцать пять лет была уже неизлечимой пьяницей. А их единственный ребенок — идиот…

— Боже мой!

— Вся жизнь моего друга была направлена к тому, чтобы скрыть позорную семейную тайну. Этот «скелет в доме», как говорят англичане. И все-таки он безумно любил эту женщину. Когда она начинала страдать запоем, он запирался в имении. Ради нее он отказался от политической деятельности. Он был очень талантлив, даже выдающийся человек!

— Я бы повесился на его месте, — бурчит Горленко.

Нелидов поднимает голову и встает.