Ключи счастья. Том 1

— Ах, Марк Александрович! — говорит Соня, стоя перед дверями кабинета. — Я не забуду этого вечера… Вы так пели…

Он целует ее руку.

— Вы ангел! — говорит он. — Вы мой единственный друг в стане врагов.

Маня видит этот поцелуй. Видит экстаз в лице Соки. Но глаза ее все так же глубоки. Так же вдохновенно лицо. Все ничтожно, все бессильно перед тем, что связало ее с Марком навсегда!

Они в кабинете.

Штейнбах оглядывается. И молча смотрит на Маню.

Кольцо воспоминаний сомкнулось.

Она стоит недвижно. А память безмолвно и быстро ткет свою паутину. И обволакивает цепенеющее сознание.

Разве между сейчаси тем, что пережито здесь, в тот вечер, было что-то? Что-нибудь реальное? Что-нибдь ценное?

Как призрак, как тень тени проносится перед нею картина: Лихой Гай, жестокое лицо Нелидова, смятение непонятной души. Ее робкие слезы. Убогая Рамка любви.

Гордая улыбка скользит по ее липу.

Сюда вел ее голос души. В эту комнату, где тайны жизни открылись перед нею. Где упали ее первые слезы. Откуда взлетела к небу ее торжествующий и радостный крик.

— Какая дивная вещь! Откуда этот шкафчик? — как сквозь сои, доносится к ней голос Сони.

Светает.

Гости поднимаются из-за стола. Беспорядочной толпой высыпают на террасу.

Штейнбах не отходит от Мани. Он ждет.

Под тяжелыми шагами хрустит гравий. Шумная толпа подвигается к чугунной решетке, за которой ожидают ее экипажи. Матери ищут дочерей и волнуются. Светло только там, куда падает яркий свет электричества от фонарей. За этим кругом мгла.

— А где Маня? — тревожно спрашивает Соня. — Маня!.. А-у!..

— Да найдется. Не булавка… Чего кричишь? — сердито останавливает ее отец. Он уже успел всхрапнуть в коляске. Он так устал. — Ступай, Петро… что ли?

— А как же Маня?

— Ее Федя довезет, — успокаивает замученная вконец Вера Филипповна.

Маня у двери террасы.

Штейнбах вкрадчиво берет ее руку.

«Да!.. Да!.. Да!..» — говорит ее вдохновенное лицо, говорят ее глаза, ее алые губы. О, мучительная жажда радости! Упасть скорее в бездну, что глядит его очей…

Он сжимает кисть ее руки. Внезапно отклоняется назад. Тяжелая портьера падает за ними.

— Марк… Марк… Какое блаженство!

— Это любовь, Маня.

— Любовь…

— Все было сном.

— Сном.

— Нас разлучит только смерть…

— Смерть…

— Телеграмма, Марк Александрович, — говорит лакей, стучась в кабинет Штейнбаха.

— Войдите…

Он разрывает листок.

«ВЫЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО. ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ НЕОБХОДИМО. АНДРЕЙ».

Он долго сидит у стола, недвижно глядя на клочки изорванной бумаги у его ног.

Положительно судьба против него! Уехать теперь? После того, что было вчера? Самому отогнать счастье, которое стоит у его дверей?

Если презреть все?

Но люди, как Андрей, не станут вызывать его по пустякам. Что-то случилось. Он один может выручить.

Он встает и ходит по комнате. Ходит до изнеможения.

Что вернет ему утраченные возможности?

Через полчаса он звонит.

— Приготовьте чемодан. Еду курьерским в Москву. Постойте…

— Слушаю-с…

Штейнбах глядит в окно, кусая губы.

— Если здесь будут спрашивать… Кто-нибудь придет… Скажите… я вернусь через двое суток. Понимаете? Через двое суток, — повторяет он звуком выше. — Скажите, что я уехал по очень важному делу. И через двое суток буду здесь…

Нелидов приезжает в Лысогоры на третий день после пикника. Он постарел словно. Румянца нет. Далее загар побледнел. Глаза ушли далеко, и на всех глядят надменно и жестко.

— Почему вы запропали? — хором кричат хозяева, поднимаясь ему навстречу из-за чайного стола.

— Болел.

— Неужто?

— То-то вы так осунулись!

— Разве осунулся? — спрашивает Нелидов. И глядится в зеркало.

— Будет вам его пугать, Вера Филипповна! — желчно смеется доктор Климов, обедавший в Лысо-горах. — Уж и так мнителен человек! Удивляюсь, как это можно так цепляться за жизнь!

— Она у нас одна, — возражает Нелидов и высоко поднимает брови.

— И мне кажется, что это вполне нормальное чувство, — подхватывает дядюшка. Он Климова не терпит.

— В должной мере, Федор Филиппыч… В должной мере. В противном случае это уже психоз.

— Я не трус, господин Климов. На войне и на дуэли я сумею встретить смерть лицом к лицу. Но бессмысленной гибели я хочу избегнуть.

— Bravo! Bravo!

— А что у вас было? — торопливо перебивает хозяйка.

— Жаба.

— Только и всего! — подхватывает Климов. — А господин Нелидов вообразил, что это дифтерит.

Но Нелидов уже не замечает Климова. Смотрит поверх его головы. Чувствуется, что и возражать ему не будет.

Выпив стакан чаю, он встает.

— Василий Петрович, я ведь к вам по делу. Вы можете мне уделить минуту?

— А еще бы!

Горленко оживленно встает. Они запираются в кабинете.

Входит Маня. Она запыхалась. В волосах и руках у нее водные лилии. Башмаки и подол в росе.

— Где ты пропадала? — подозрительно спрашивает Соня. — Опять на болоте? Попадешь в трясину когда-нибудь!

Нелидов сидит недолго. Когда они выходят из кабинета, лицо у Горленко красное и виноватое.

Нелидов холодно щурится на Маню, как на чужую. Сухо целует ее руку. У нее жалкое лицо преступницы, пойманной с поличным.