— Вы? Вы угадали? — Она глядит на него большими глазами. — Почему же тогда…
Он тихо смеется.
— Неужели это могло изменить мое чувство к вам? Разве вы не остались тою же? И разве есть такая сила в мире, которая могла бы стереть прошедшее?
— Я поставила на нем крест. Да, да… Клянусь вам, Марк! Между нами все кончено теперь. После того, что я пережила с другим… Нет, я не скажу больше ничего! Не глядите на меня… Ничего не скажу. Но я уже не буду мечтать о вас теперь, как мечтала раньше. Я счастлива… И вы должны уйти, Марк. Вам больше нет места в моей жизни.
Он выпускает ее руку и остается неподвижен.
Его плечи сгорбились. Голова опущена на грудь. Веки полузакрыты.
«Совсем Гейне», — думает она.
Но ей не жаль его. Нет. Она видит его уши, веки. Она совсем его не любит.
— Хорошо, — говорит он тихо, не глядя на нее и не меняя позы. — Я подчинюсь. Я исчезну…
— Марк!
Растроганная, она кладет руку на его плечо. Он поднимает голову и смотрит ей прямо в глаза.
— Но вы дадите мне слово, что… если он отречется от вас, вы позовете меня.
— Он? Отречется? За что?
— Мы часто отвечаем за чужие грехи. В Писании сказано: «Кровь Его на нас и на детях наших до седьмого колена!..»
Звуки смолкли. Но она долго еще слушает. Душой слушает эти загадочные слова. Полуоткрыв рот, расширив глаза. Как бы вникая в их темный смысл.
Вдруг струя холода бежит по ее телу.
— Марк… — слабо лепечет она.
— Маня… Дитя мое… Вы сейчас слышали шаги судьбы. Судьбы неизбежной и одинаковой для нас обоих. Пусть вы любите не меня! Оставьте мне маленький уголок в вашей жизни! Не будьте так жестоки. Вы богачка. Вас просит нищий. Я бросаю мою любовь вам под ноги. Топчите ее, если нельзя иначе. Но не отрекайтесь от меня!
Она встает, полная тоски и тревоги.
Звуки гонга разносятся по парку. Обед ждет.
Он медленно идет за нею по аллее.
Вдруг Маня останавливается. Вдали, в конце аллеи, она видит Нелидова. Правда, на одно мгновение. Видит его жест изумления, надменное выражение, тесно сжатые губы… Он шел к ней…
Теперь все кончено. Исчез.
Она кричит, как раненое животное, и бежит вперед.
На террасу Штейнбах входит медленно, задумчивый, подавленный. И взгляд его падает на Нелидова. Наконец!
Нелидов говорит с дядюшкой. Но тут он мгновенно теряет самообладание. Он бледнеет так сильно, что Дядюшка оглядывается.
— Вы незнакомы, господа? — спрашивает он, поднимая брови.
— Мы встречались, — холодно говорит Штейнбах, кланяясь издали и слегка приподнимая панаму.
Нелидов надменно кивает головой, не трогаясь с места.
Дядюшка улыбается. «Красивый момент. Ей-Богу!»
О, какой кошмар этот день!
Нелидов за обедом сидит рядом с Катей Лизогуб. Он пьет… Да… В первый раз. Ему больно… Слезы подступают к горлу Мани. Как уверить его в том, что она не… Ах! Все равно. Он не поверит. А говорить все — еще страшнее.
Он не глядит на Маню. Весь поглощен хорошенькой соседкой. И худощавые скулы его пылают.
Но Маня не ревнует. Ей так жаль его! Так жаль… Урвать бы минутку… Выпросить прощение…
Он не должен так уехать… Когда еще они свидятся? И где?
Она ничего не ест, не пьет, не замечает взглядов Штейнбаха, шуток дядюшки.
Когда кончается этот ужасный обед, она бежит в светелку, и, как раздавленная, падает на постель.
Вдруг звучат шаги. Входит Соня.
— Ты здесь? Плачешь? Нет? Пойдем скорее на террасу… Послушай, как они спорят!
— Кто?
— Твой Нелидов с Штейнбахлм. Так и сцепились! Точно враги. Даже жутко на них смотреть. А спор интересный. И знаешь, о чем? О вырождении. Постой! Куда ты? Причешись, по крайней мере! На кого ты похожа! И все лицо распухло. Нет… Тебе нельзя идти…
— Все равно… Все равно… Пойдем…
— Чего ты испугалась? Воображаешь, что они в самом деле подерутся? Оба корректны и сдержанны. Только слишком ядовиты. А потом глаза. Ей-Богу, у меня такое впечатление, что все догадались. Умойся, Маня! На что похож твой нос?
— Ах! Мне все равно! — с отчаянием говорит она. Соне жаль ее. Она берет ее под руку.
Вот они сидят, разделенные длинным чайным столом, окруженные большим и равнодушным обществом. Но взгляды их скрещиваются, как шпаги на поединке. И горят непримиримой ненавистью.
Климов страстно вмешивается в разговор. Он на стороне Штейнбаха. Дядюшка за Нелидова. Иногда Лика и учительница бросают замечания, как сучья в костер. После чего спор вскипает еще сильнее.
Маня садится в уголку. Вошла, как мышь. Беззвучная. Но оба ее почувствовали и бессознательно насторожились.
Не дослушав Климова, Нелидов внезапно оборачивается и говорит, нагибаясь вперед всем станом:
— Я ловлю вас на слове, господин Штейнбах. Если должны выживать и побеждать сильные в новом строе, то все-таки — как-никак — это зиждется на гибели слабых, как и в природе. Не так ли? А ваша пресловутая филантропия социалистов? Куда же она денется?
— По нравственному закону, — говорит Штейнбах медленно и веско, — всякий имеет право на счастье.