Клювы

Филип сделал три одиночных выстрела – он целился в землю. Отдача пихнула прикладом в ребра. Пули состригли желтые головки рудбекии. Прятавшийся в гараже подросток ответил лязганьем металла: цепь замелькала, разгоняясь. Он вращал ею над головой – свист пропеллера отзывался в животе ноющей болью. Соприкоснись звенья с телом, застряли бы в мясе.

Ракшасы наступали. В рожке оставалось четыре патрона.

– Не вынуждайте меня!

Парень с монтировкой бросился вперед. Филип надавил на крючок – дуло смотрело под ноги лунатику. Оружие заклинило. Парень, словно догадавшись, что добыча безвредна, сбавил шаг. Его брат двигал перед собой страшным пропеллером и конвульсивно подергивал ртом. Сквознячок охладил пот.

Филип закричал и метнул в парня автомат. Цепь вжикнула, столкнувшись с прикладом, сменила траекторию, выпорхнула из пальцев. Пролетела, свистя, над газоном и разнесла в щепки шпалеру.

Филип побежал к пикапу. Ракшасы – двое безоружных, один с монтировкой – неслись по пятам.

Он обогнул автомобиль и нырнул в салон. Дверца захлопнулась. Монтировка врезалась в стекло, разукрашивая его трещинами. За паутиной маячило одутловатое лицо.

Не надеясь на удачу, Филип наклонился. Ключ торчал из замка зажигания.

Какой-то из богов не желал, чтобы Филип Юрчков закончил свои дни на этой чертовой ферме.

Филип десять лет не садился за руль, но на велосипеде не катался гораздо дольше.

Монтировка грохнула по крыше загудевшего «Доджа». Двое других ракшасов лбами колотили в пассажирскую дверцу. Филип дал задний ход. Повел автомобиль по двору. Мальчики бежали следом, вывалив языки. «Додж» кашлянул в них выхлопными газами. Оттолкнул бампером створки ворот и выехал из фермы.

Филип вытер рукавом пот.

Бензобак был полон, «Додж» послушно катил вдоль полей. Филип встревоженно поглядывал в зеркало, словно опасаясь, что из кузова выскочит четвертый брат.

Озеро замигало бликами. Никто не предупредил природу, что все навеки изменилось. Или перемены поправимы?

Филип припарковался на берегу. Прежде чем войти в дом, достал из кустов топор.

Фантазия рисовала рыжую нечисть, парящую над постелями, над выпотрошенными женщинами. Как он поступит, обнаружив убитыми тех, кого должен был защищать?

Кинется в холодные, пахнущие осенью воды? Лезвием топора вскроет вены?

Девочки спали, выпростав руки над головой. Точно незримые сущности, демоны кататонии, взгромоздились им на грудь, не давая проснуться.

Филип стащил Камилу с кровати, взял под мышки, поднатужился.

– Ужасно хамский вопрос, но сколько ты весишь?

В позвоночнике хрустнуло. Он остановился, отдышался и продолжил путь. Ушло пятнадцать минут, чтобы затолкать Камилу на заднее сиденье. Футболка промокла от пота.

– Маленькое путешествие… – пробормотал он. – Во имя Солнечного Короля, будь он неладен.

Легкую Оксану Филип вынес из дому на руках. Она тыкалась носом в его ключицу. Почти неосознанно он поцеловал девушку в темечко. И неохотно расстался с ношей. Усадил возле Камилы.

Филип повернулся к дому, собираясь запереть дверь. Ключи выпали из пальцев.

На пороге убежища стоял его отец. Сутулый, хмурый, выросший на две головы с их последней встречи. Маленькие глазки за очками в проволочной оправе сверлили сына. Рука, больше не скрученная артритом, трогала лацканы элегантного пиджака. Когда отец злился, он теребил одежду.

Старик был жив, по последним сведениям. Какого же черта его призрак приперся на порог?

Филип достал из-за пояса топор, взвесил.

– Щенок, – процедил отец, – тряпка. Слабохарактерный бесхребетный сопляк.

В глубине дома грянул тяжелый рок. Меломан Филип опознал группу Metallica. Песенка называлась Enter Sandman – «Входит Песочный человек».

– Грязный пакостник! – захрипел отец.

Джеймс Хетфилд пел под рокот гитар:

«Читай молитвы, мой мальчик, не пропусти ни одной».

Нестриженые ногти скоблили пиджак.

– Сделай хоть что-то полезное, мямля! Убей Солнечного Короля! Спаси мир!

Старик гордился своей шевелюрой, тем, что не облысел в восемьдесят лет. Но оборотень на крыльце был лыс.

– Ты не мой отец, – сказал Филип, – и, кажется, я тебе это уже говорил.

Он сел в салон. Сдал к деревьям, развернулся. Карканье оборотня затихло, но голос вокалиста еще звучал в ушах.

«Гаснет свет, входит ночь, засыпает песком».

Филип взял курс на Прагу.

Снаружи (10): всюду

Все спят.

6.6

Перед маятником творилась настоящая давка. У Корнея предательски подогнулись колени. Он ожидал чего-то подобного, но не в таких масштабах. Впереди раскинулся океан голов. Огромная простыня, чуть колышущаяся на ветру. Полотно безумного художника, сонм снов, торжество Морфея. Словно рок-концерт без музыки, в абсолютной остервенелой тишине. Лишь шуршала одежда и легкие впускали и выпускали воздух.

Сотни тысяч спящих явились на величайшее из представлений. Корней видел лишь затылки.

Он заставил себя идти, хотя ноги прирастали к земле, противясь самоубийству.

Человеческая масса шуршала и ерзала в нетерпении.

«Они разорвут меня на клочки, – обреченно подумал Корней. – Через минуту от меня не останется и следа».