Клювы

На территории школы догнивала заброшенная котельная, в ее недрах мальчишки курили, а некоторые экспериментаторы нюхали клей, пытались добыть наркоту из пенки для бритья или балдели от колес трамадола.

Туда зимой трое подростков затащили Корнея, раздели донага и тыкали носом в захарканный обледенелый пол.

Паша Дымченко по прозвищу Дым. В первое время он не проявлял по отношению к новенькому никакой агрессии, был поспешно занесен в категорию «нормальных». Ошибка вскрылась довольно быстро. Начав с безобидных подколов, в октябре Дым без малейших причин перешел на подножки и оплеухи.

Он прощупывал почву и понял, что почва рыхлая.

Дым не просто травил Туранцева, он возглавил травлю.

— Терпи, — сказал отчим, — или дерись.

Легко советовать.

Раздеть Корнея придумал Дым.

— Снимайте с него шмотки, ребзя.

Лопнула резинка трусов. Мороз вгрызался в кожу, а Корней хныкал, сгорая от стыда.

Его перевернули на спину, словно нелепого жука.

— Зыряйте, писюн обрезанный! Где твоя шкурка, Туранцев?

Он мог переадресовать вопрос детскому хирургу, оперировавшему маленького Корнея, но Дым ударил ботинком в бок:

— На меня смотри, жид! Ты жид, так?

Корней замотал головой.

— Че ты ля-ля? Только жидам кромсают залупу!

— Н-нет.

— А чем докажешь? — спросил подельник Дыма, Сергун.

— Да, да, чем докажешь?

Корней замычал, заворочался в ледяном крошеве и окурках.

— А пусть он в жида плюнет! — сказал Дым.

— Тема, — одобрил Сергун.

— Приведите-ка Мишку Бродского.

Мишу привели — застенчивого ботаника-аккуратиста. Он сразу расплакался. Голого Корнея подняли и поставили напротив.

— Плюй.

Слезы струились по щекам Миши.

— Нет, — тихо сказал Корней.

— Что ты мямлишь, пидор?!

— Нет. — Голос стал тверже.

— Повтори-ка.

— Нет!

Двадцатисемилетний Корней едва не выпалил это «нет» в лицо визитеру.

Потому что узнал его.

Потому что в офис пражского издательства заскочил Паша Дым собственной персоной.

«Но это нонсенс, — ошалело подумал Корней. — Дым не мог очутиться здесь…»

Страх окутал его. Не тот страх, что он испытал в котельной.

Иного свойства.

В девяносто восьмом они с мамой ненадолго перебрались в безликий степной городишко Херсонской области. Хрущевки, винно-водочные магазины, разруха. И каменный сад — нагромождение стен на площади.

Сад представлял собой круги из торчащих вертикально бетонных плит, каждая выше и шире стандартной входной двери. Плиты были вогнутыми, с узорчатыми отверстиями, чтобы смотреть в соседние проходы. Внешний круг состоял из тридцати, наверное, стен, а внутренние кольца сужались к центру. Коридоры, образованные бетоном, узкие и всегда тенистые, пахли мочой. Асфальт под ногами зеленел мхом, а краска, покрывавшая плиты, давно облезла. Вместо разноцветных гигантских костяшек домино — серые надгробия.

Корней смутно помнил, что заходил в первый кольцевой туннель, а мама бродила вдоль сада, он видел ее в проемах между плитами, а потом не видел, а потом снова видел и спешил обратно на волю. Ему мерещилось, что за ним наблюдают.

Страх, который гость пробудил в Корнее, был иррациональным, детским, подувшим из лабиринта надгробий.

— Мое почтение, — поклонился великан. Он говорил по-чешски, с американским акцентом.

Голос развеял оцепенение. Заработала логика.

Дым был среднего роста, совсем не гигант. Не носил очков и уж точно — костюмов. А главное, он умер в семнадцать лет. Избавил землю от своего отягощающего присутствия. Пьяный, разбился всмятку на мотоцикле.

«Что с тобой, Корь? Спутать фешенебельного джентльмена с мертвым гопником?»

И все же гость был чертовски похож на повзрослевшего Дыма. Даже глаза под очками в проволочной оправе похожи.

— Здравствуйте… — выдавил Корней.

— Вы издаете книги, не так ли?

Джентльмен положил на стол толстую стопку листов, прошитую пластиковой пружиной. Корней задался вопросом: была она в его руках или материализовалась из воздуха?

«Что за бред! Сосредоточься, не выставляй себя дураком».

— Да, конечно, — затараторил Корней, — присаживайтесь.

Мужчина занял стул. Уложил длинные кисти на колени. Он улыбался и поблескивал: окулярами, отражающими свет, запонками, коронками.

— Моя фамилия Леффлер. Отто Леффлер. К вашим услугам.

— Корней Туранцев.

Обошлись без рукопожатия.

— Видите ли, я писатель. А это, — он пошевелил указательным пальцем, — моя книга.

Эффект схожести исчезал, если не всматриваться в лицо, и Корней пододвинул к себе рукопись.

— Художественная литература?

— Упаси бог! — неискренне засмеялся Леффлер. — Кое-что сенсационное.

Подшивку украшала фотография Луны. Вспомнился вчерашний поход в обсерваторию.

— Дело в том, — сказал Корней, листая страницы, — что публикацию книг обсуждает с клиентами мой начальник, пан Соловьев. Он вот-вот придет.

Взор задержался на вкладке: снова Луна, но запечатленная вблизи. Кратеры, иссеченная астероидами пустошь. Миллион лет метеоритной эрозии.

— Боже, — сказал Леффлер, — мы никогда не видели ничего подобного.

— Простите?

Клиент улыбался застывшей улыбкой. Выпученные глаза не моргали под кругляшами стекол. Позади, за окном, ездили автомобили, шагали прохожие.